Тебе не наскучило каждому сниться,

Кто с князем твоим горевал на войне,

О чем же ты плачешь, княгиня зегзица,

О чем ты поешь на кремлевской стене?

Твой Игорь не умер в плену от печали,

Погоне назло доконал он коня,

А как мы рубились на темной Каяле,

Твой князь на Каяле оставил меня.

И впору бы мне тетивой удавиться,

У каменной бабы воды попросить.

О том ли в Путивле кукуешь, зегзица,

Что некому раны мои остудить?

Так долго я спал, что по русские очи

С каленым железом пришла татарва,

А смерть твоего кукованья короче,

От крови моей почернела трава.

Спасибо тебе, что стонала и пела.

Я ветром иду по горячей золе,

А ты разнеси мое смертное тело

На сизом крыле по родимой земле.

Покинул я семью и теплый дом,

И седины я принял ранний иней,

И гласом вопиющего в пустыне

Мой каждый стих звучал в краю родном.

Как птица нищ и как Иаков хром,

Я сам себе не изменил поныне,

И мой язык стал языком гордыни

И для других невнятным языком.

И собственного плача или смеха

Я слышу убывающее эхо,

И – Боже правый! – разве я пою?

И разве так все то, что было свято,

Я подарил бы вам, как жизнь свою?

А я горел, я жил и пел – когда-то.

Свет зажгу, на чернильные пятна

Погляжу и присяду к столу, —

Пусть поет, как сверчок непонятно,

Электрический счетчик в углу.

Пусть голодные мыши скребутся,

Словно шастать им некогда днем,

И часы надо мною смеются

На дотошном наречье своем, —

Я возьмусь за работу ночную,

И пускай их до белого дня

Обнимаются напропалую,

Пьют вино, кто моложе меня.

Что мне в том? Непочатая глыба,

На два века труда предо мной.

Может, кто-нибудь скажет спасибо

За постылый мой подвиг ночной.

Идет кораблей станица,

Просторна моя дорога,

Заря моя, Заряница,

Шатры Золотого Рога!

И плакалось нам, и пелось, —

Доплыли до середины —

Куда мое море делось,

Где парус мой лебединый?

Довольно! В пучине южной

Тони, заморское диво!

Что темному сердцу нужно

От памяти неправдивой?

Порой по улице бредешь —

Нахлынет вдруг невесть откуда

И по спине пройдет, как дрожь,

Бессмысленная жажда чуда.

Не то чтоб встал кентавр какой

У магазина под часами,

Не то чтоб на Серпуховской

Открылось море с парусами,

Не то чтоб захотеть – и ввысь

Кометой взвиться над Москвою,

Иль хоть по улице пройтись

На полвершка над мостовою.

Когда комета не взвилась,

И это назовешь удачей.

Жаль: у пространств иная связь,

И времена живут иначе.

На белом свете чуда нет,

Есть только ожиданье чуда.

На том и держится поэт,

Что эта жажда ниоткуда.

Она ждала тебя сто лет,

Под фонарем изнемогая…

Ты ею дорожи, поэт,

Она – твоя Серпуховская.

Твой город, и твоя земля,

И невзлетевшая комета,

И даже парус корабля,

Сто лет, как сгинувший со света.

Затем и на земле живем,

Работаем и узнаем

Друг друга по ее приметам,

Что ей придется стать стихом,

Когда и ты рожден поэтом.

И горько стало мне,

           что жизнь моя прошла,

Что ради замысла я потрудился мало,

Но за меня добро вставало против зла,

И правда за меня под кривдой умирала.

Я не в младенчестве, а там,

           где жизни ждал,

В крови у пращуров,

           у древних трав под спудом,

И целью, и путем враждующих начал,

Предметом спора их

           я стал каким-то чудом.

И если в дерево впивается пила,

И око Божие затравленного зверя,

Как мутная вода, подергивает мгла,

И мается дитя, своим врачам не веря,

И если изморозь ложится на хлеба,

Тайга безбрежная пылает предо мною,

Я не могу сказать, что такова судьба,

И горько верить мне, что я тому виною.

Когда была война, поистине, как ночь,

Была моя душа.

           Но – жертва всех сражений —

Как зверь, ощерившись, пошла добру помочь

Душа, глотая смерть, – мой беззащитный гений.

Все на земле живет порукой круговой,

И если за меня спокон веков боролась

Листва древесная —

           я должен стать листвой,

И каждому зерну подать я должен голос.

Все на земле живет порукой круговой:

Созвездье, и земля, и человек, и птица.

А кто служил добру, летит вниз головой

В их омут царственный

           и смерти не боится.

Он выплывет еще и сразу, как пловец,

С такою влагою навеки породнится,

Что он и сам сказать не сможет, наконец,

Звезда он, иль земля, иль человек,

           иль птица.