«Пес дворовый с улицы глядит в окошко…»* Пес дворовый с улицы глядит в окошко, — Ну и холод, ветер поземный, холод лютый! Дома печки натоплены, мурлычет кошка, Хорошо нам дома: сыты, одеты и обуты. Меху-то сколько, платков оренбургских, чулок да шалей, — Понапряли верблюжьего пуху, навязали фуфаек, Посидели возле печки, чаю попили, друг другу сказали: – Вот оно как ведется в декабре у хозяек! — Подумали, пса позвали: – Оставайся на́ ночь, Худо в тридцать градусов – неодету, необуту. С кошкой не ссорься, грейся у печки, Барбос Полканыч: В будке твоей собачьей хвост отморозишь в одну минуту. 1940 Близость войны* Кто может умереть – умрет, Кто выживет – бессмертен будет, Пойдет греметь из рода в род, Его и правнук не осудит. На предпоследнюю войну Бок о бок с новыми друзьями Пойду в чужую сторону. Да будет память близких с нами! Счастливец, кто переживет Друзей и подвиг свой военный, Залечит раны и пойдет В последний бой со всей вселенной. И слава будет не слова, А свет для всех, но только проще, И эта жизнь – плакун-трава Пред той широкошумной рощей. 1940 «С утра я тебя дожидался вчера…»* С утра я тебя дожидался вчера, Они догадались, что ты не придешь, Ты помнишь, какая погода была? Как в праздник! И я выходил без пальто. Сегодня пришла, и устроили нам Какой-то особенно пасмурный день, И дождь, и особенно поздний час, И капли бегут по холодным ветвям. Ни словом унять, ни платком утереть… 2 января 1941 Марине Цветаевой* Все наяву связалось – воздух самый Вокруг тебя до самых звезд твоих, И поясок, и каждый твой упрямый Упругий шаг, и угловатый стих. Ты – не отпущенная на поруки, Вольна гореть и расточать вольна, Подумай только: не было разлуки, Смыкаются, как воды, времена. На радость – руку, на печаль, на годы! Смеженных крыл не размыкай опять: Тебе подвластны гибельные воды, Не надо снова их разъединять. 16 марта 1941 «Русь моя, Россия, дом, земля и матерь…»* Кони ржут за Сулою… «Слово о полку Игореве» Русь моя, Россия, дом, земля и матерь! Ты для новобрачного – свадебная скатерть, Для младенца – колыбель, для юного – хмель, Для скитальца – посох, пристань и постель, Для пахаря – поле, для рыбаря – море, Для друга – надежда, для недруга – горе, Для кормщика – парус, для воина – меч, Для книжника – книга, для пророка – речь, Для молотобойца – молот и сила, Для живых – отцовский кров, для мертвых – могила, Для сердца сыновьего – негасимый свет. Нет тебя прекрасней и желанней нет. Разве даром уголь твоего глагола Рдяным жаром вспыхнул под пятой монгола? Разве горький Игорь, смертью смерть поправ, Твой не красил кровью бебряный рукав? Разве киноварный плащ с плеча Рублева На ветру широком не полощет снова? Как душе – дыханье, руке – рукоять. Хоть бы в пропасть кинуться – тебя отстоять. 1941, 1944 Памяти Марины Цветаевой* I. «Где твоя волна гремучая…» Где твоя волна гремучая, Душный, черный, морской прибой, — Ты, крылатая, звезда падучая, Что ты сделала с собой? Как светилась ты, милостивица, Все раздаривая на пути. Встать бы, крикнуть бы, воспротивиться, Подхватить бы да унести — Не удержишь – и поздно каяться: Задыхаясь, идешь ко дну. – Так жемчужина опускается В заповедную глубину. Сентябрь 1941 II. «Я слышу, я не сплю, зовешь меня, Марина…» Я слышу, я не сплю, зовешь меня, Марина, Поешь, Марина, мне, крылом грозишь, Марина, Как трубы ангелов над городом поют, И только горечью своей неисцелимой Наш хлеб отравленный возьмешь на Страшный суд, Как брали прах родной у стен Иерусалима Изгнанники, когда псалмы слагал Давид И враг шатры свои раскинул на Сионе. А у меня в ушах твой смертный зов стоит, За черным облаком твое крыло горит Огнем пророческим на диком небосклоне. 1946 |
