Здесь дом стоял. Жил в нем какой-то дед,

Жил какой-то мальчик. Больше дома нет.

Бомба в сто кило, земля черным-черна,

Был дом, нету дома. Что делать, война!

Куча серых тряпок, на ней самовар,

Шкафчик, рядом лошадь, над лошадью пар.

Вырастет на пустыре лебеда у стены.

Здесь навсегда поселятся бедные духи войны.

А то без них некому будет скулить по ночам,

Свистеть да гулять по нетопленым печам.

Стояла батарея за этим вот холмом

Нам ничего не слышно, а здесь остался гром,

Под этим снегом трупы еще лежат вокруг,

И в воздухе морозном остались взмахи рук.

Ни шагу знаки смерти ступить нам не дают.

Сегодня снова, снова убитые встают.

Сейчас они услышат, как снегири поют.

В Москве расплодились

диковинные звери,

слоны и киты воздушные.

Их по ночам отпускают гулять на железных канатах,

пасутся они над городом,

едят что попало,

днем на бульварах лежат,

отдыхают,

набив животы небесной травой, облаками и звездами,

их стерегут девушки с противогазами,

москвичи на них с уважением смотрят:

– Экие звери: важеватые, толстые…

То были капли дождевые,

Летящие из света в тень.

По воле случая впервые

Мы встретились в ненастный день,

И только радуги в тумане

Вокруг неярких фонарей

Поведали тебе заране

О близости любви моей,

О том, что лето миновало,

Что жизнь тревожна и светла,

И как ты ни жила, но мало,

Так мало на земле жила.

Как слезы, капли дождевые

Светились на лице твоем,

А я еще не знал, какие

Безумства мы переживем.

Я голос твой далекий слышу,

Друг другу нам нельзя помочь,

И дождь всю ночь стучит о крышу,

Как и тогда стучал всю ночь.

Не стой тут,

Убьют!

Воздух! Ложись!

Проклятая жизнь!

Милая жизнь!

Странная, смутная жизнь!

Дикая жизнь!

Травы мои коленчатые,

Мои луговые бабочки,

Небо – все в облаках, городах, лагунах

и парусных лодках.

Дай мне еще подышать,

Дай мне побыть в этой жизни, безумной и жадной,

Хмельному от водки,

С пистолетом в руках,

Ждать танков немецких,

Дай мне побыть хоть в этом окопе…

На полоски несжатого хлеба

Золотые ладьи низошли.

Как ты близко, закатное небо,

От моей опаленной земли!

Каждый парус твой розов и тонок,

Отвори нам степные пути,

Помоги от траншей и воронок

До прохлады твоей добрести.

Вытрет губы, наденет шинель

И, не глядя, жену поцелует.

А на улице ветер лютует,

Он из сердца повыдует хмель.

И потянется в город обоз,

Не добудешь ста грамм по дороге,

Только ветер бросается в ноги

И глаза обжигает до слез.

Был колхозником – станешь бойцом.

Пусть о родине, вольной и древней,

Мало песен сложили в деревне —

Выйдешь в поле, и дело с концом.

А на выезде плачет жена,

Причитая и руки ломая,

Словно черные кони Мамая

Где-то близко, как в те времена,

Мчатся, снежную пыль подымая,

Ветер бьет, и звенят стремена.

Ехал из Брянска в теплушке слепой,

Ехал домой со своею судьбой.

Что-то ему говорила она,

Только и слов – слепота и война.

Мол, хорошо, что незряч да убог,

Был бы ты зряч, уцелеть бы не мог.

Немец не тронул, на что ты ему?

Дай-ка на плечи надену суму,

Ту ли худую, пустую суму,

Дай-ка я веки тебе подыму.

Ехал слепой со своею судьбой,

Даром что слеп, а доволен собой.