Очевидно, некоторое сомнение отразилось на моем лице, потому что Лазарев протянул мне через стол листки с отчетами.

— Пожалуйста, ознакомьтесь, Нерт.

Пока я ознакамливался, Лазарев встал и, повернувшись ко мне спиной, подошел к окну.

Да, крепкий старик. Непоседа. Если я доживу до его лет, вряд ли у меня возникнет желание во время бесед вскакивать, идти через весь огромный кабинет к окну, чтобы полюбоваться на огни космодрома, которые я уже видел тысячи раз. Лежмя я буду лежать, вот что я буду делать. В колумбарии, по всей видимости. В виде пепла.

Ничего особенного не было в этих листочках. Даже грифа никакого особенного не было: «отпечатано в одном экземпляре» или там «только для членов координационного совета». Статистические таблицы там были. Годы, количество запущенных зондов, тип, порядковый номер… стоимость программы… Общая сумма… ну ничего себе. Да, действительно.

Судя по всему, это правда были все беспилотные зонды. В графе «Результаты исследований» стояли прочерки. В графе «Причины катастрофы» — аварии в атмосфере. Присмотревшись, я заметил в левом верхнем углу необычный значок: две сплетенные полупрозрачные изумрудные змейки. Никогда раньше такого значка я на официальных бумагах не видел. Даже и не слышал никогда о таком. Впрочем, нет. Я вспомнил, как в прошлом году перед приземлением на ту самую безымянную планету в созвездии Кита Девид рассказал мне об одной древней программе по поиску высокоразвитых нетехногенных цивилизаций. Помнится, он упомянул об особой эмблеме-грифе на документах: две сплетенные полупрозрачные змейки, причем цвет змеек означал степень допуска к бумагам причастных лиц. Вот так. Высокоразвитая нетехногенная цивилизация и Чарра. И что же дальше.

Я положил листочки на стол и негромко покашлял.

— Просмотрели? — Лазарев вернулся на свое место. — Очень необычная планета.

Я промолчал.

Снова его прозрачные глаза впились в мое лицо, а губы сжались в тонкую ниточку.

— Может случиться так, — медленно начал он, — что около Чарры возникнет ситуация, очень неприятная ситуация… Безысходная ситуация, когда дальнейшее развитие событий повлечет угрозу для Земли. Потенциальную угрозу. Возможно, чтобы донести до Земли сообщение об этой угрозе, вам понадобится пожертвовать экипажем. Я обещаю, что этот случай не пройдет через трибунал, а будет рассмотрен… лично мною.

Я был не в силах сдержаться:

— А экипаж об этом знает?

Взгляд его сделался каким-то рыбьим, словно глаза подернулись инеем, даже холодом пахнуло. Наверное, именно таким взглядом он замораживал «преждевременные проекты».

— У вас отличный послужной список, капитан, но по сути своей вы еще мальчишка. Идите.

«Лидохасс» стартовал ранним майским утром с космодрома в Найроби.

Со слов Спаргинса, существует некая зависимость между эманацией зла от Чарры и присутствием женщины. Первое впечатление от Сары Безансон складывалось, скорее, неприятное. Ей было тридцать шесть лет, хотя выглядела она моложе, но холодный взгляд, лицо без улыбки, безукоризненно вежливое обращение, от которого веяло приветливостью арктического ветра, округлые фразы почти без интонаций… Никогда она не запиналась, словно знала наперед, что сказать, что ей ответят, и когда пристально смотрела в глаза, невольно возникало ощущение, что она читает мысли. Впрочем, контактеры все немного странные.

Я помню лишь один случай, когда она улыбнулась. Нет, два.

На исходе четвертых суток полета «Лидохасс» вынырнул из гиперпространства со скоростью тысячу километров в секунду за пятьдесят миллионов километров от Чарры. Предстояли еще сутки торможения и весь экипаж собрался в рубке.

Горан Горовиц: Мой друг Майкл Мор признался, что задатки контактера должны проявляться уже в детстве.

Сара Безансон: Да. Контактерами рождаются.

Горан Горовиц: В таком случае, у вас наибольший профессиональный стаж среди нас. Больше даже, чем у шестидесятилетнего профессора метабиологии.

Закончено предисловие и скоро уже кульминация. Между «Лидохассом» и Чаррой осталось меньше миллиона километров. Через несколько страниц события начнут развиваться так стремительно, вырвавшись из оков литературных периодов, что мне, автору, не удастся втиснуть хотя бы пару лишних абзацев комментария. А между тем, мой читатель, мне с тобой хотелось бы продолжить разговор о любви. И, поскольку любовь — это такой предмет, которому противопоказана всякая поспешность, я позволю себе небольшое авторское отступление. О любви. Не земной.

Она была влюблена и была любима. Она никогда не слышала Песни песней, потому что была рождена под созвездиями, лишь отдаленно напоминающими созвездия Земли. Но если бы кто-нибудь смог перевести на ее язык, звучащий как шум ветра в скалах и крик чаек над прибоем, слова, от которых хочется смеяться и плакать одновременно, ибо скоротечна человеческая жизнь… «О, ты прекрасна, моя возлюбленная, ты прекрасна! Глаза твои голубиные под кудрями твоими и волосы твои, как стада коз, сходящих с горы. Как лента алые губы твои, и уста твои любезны, как половинки гранатового яблока — ланиты под кудрями твоими».

— Ах да! — воскликнула бы она, — Да!

Она не может слышать меня, но вздрагивает во сне и садится. Одно неуловимое движение, и она сидит. Обнаженный стан ее выпрямлен, одна нога подвернута под себя, вторая согнута в колене и упирается в землю. Голову она положила щекой на колено и смотрит в темноту. Ноздри ее подрагивают, жадно втягивая в себя запахи ночи, губы полуоткрыты. Она напряжена и расслаблена одновременно. Она не может ни видеть, ни слышать меня через миллионы миллионов километров, что разделяют нас. Зато я ее вижу отлично. Грива волос ее свешивается вниз, закрывая голень до половины. Глаза ее кажутся огромными в темноте и, если присмотреться, можно заметить в них отражение созвездий, что лишь отдаленно похожи на созвездия Земли.

«О, как любезны ласки твои, сестра моя, о, как много ласки твои лучше вина, и благовония мастей твоих лучше всяких ароматов! Сотовый мед каплет из уст твоих, молоко и мед под языком твоим».

— О да, — прошептала бы она, — о да. — Это все о моей возлюбленной. Это так, потому что… в ней целый мир.

— Целый мир?

— Да! Говори еще. Еще!

Еще? «Прекрасна ты, возлюбленная моя, любезна. Единственная, голубица моя, чистая моя. Шея твоя, как из слоновой кости; глаза твои — озерки Есевонские. Стан твой похож на пальму и груди твои на виноградные кисти. Уста твои, как отличное вино».

— Да. Еще!

«Пленила ты сердце мое, сестра моя, пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих. Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе. Как привлекательна ты своей миловидностью. О, как прекрасны ноги твои! Округление бедер твоих, дело рук искусного художника! Заклинаю вас: не будите и не тревожьте моей возлюбленной, доколе ей угодно».

— Не будите…

— Конечно.

— Не тревожьте ее…

— Нет.

— Это ее последняя охота.

— Последняя охота?

— Да. Кто ты?

Кто я? Секунду я колеблюсь.

— Расскажи мне об охоте.

— Уже зажигаются костры.

Она легко вскакивает, подхватив перевязь с арбалетом, оглядывается последний раз; несколько шагов, и за ней смыкаются ветви деревьев. И теперь, когда она ушла, видно, что рядом с тем местом, где она только что сидела, на подстилке из шкуры скалистого волка свернулась во сне вторая девушка. Ее почти незаметно в тени огромного древовидного папоротника, нависающего широкими листьями над землей. Да и не папоротник это вовсе. Девушка спит, как животное, которое, свернувшись, прячет нос в теплую шерсть. Лицо ее закрыто темными волосами цвета ночных орхидей, но фигура ее прекрасна. Округление бедер ее, как дело рук искусного художника, стан ее… Да стоит ли повторять?

Она проснулась оттого, что тело начало зябнуть. (Мы будем ее называть просто она. Есть неизъяснимая прелесть в этом личном местоимении.) Итак, она проснулась. С наступлением осеннего равноденствия земля начинает быстро остывать по ночам. Студеный ветер, налетающий с залива, доносил запах моря, к которому начал примешиваться дымный запах костров. Подруга ее ушла, оставив на подстилке из шкур едва ощутимый невыветрившийся аромат юного тела.