Трое из той пятерки погибли, а кое-кто уверял, что погибли все. Медицинская бригада, которая опоздала на несколько часов, смогла реанимировать только Поля, потому что умирал он последним и на его теле не было сильных увечий. Остальные просто не подлежали оживлению, так как представляли собой просто растерзанные куски человеческого мяса.
Однажды, перед очередным занятием по практике выживаемости на восточном полигоне, Гриша Чумаков спросил Поля об этом. Лицо Идальго не изменилось, осталось таким же, как и всегда, как маска.
— Нет, конечно. Никто не погиб. Хотя сдавал я тяжело.
И все. Никаких эмоций. Никаких превосходных степеней. Никаких комментариев больше. «Сдавал тяжело». Все.
— Мы так и полагали, — сдержанно кивнул Гриша, защелкивая на груди лямки «тянитолкая».
Ну лицедей! Слышите, «полагали»! Ни черта он так не полагал. Он сам же рассказал нам эту историю, выпучив глаза и растопыривая пальцы, и даже поспорил с Юрой на том Лукиана. Юра подмигнул нам.
…Над кронами елей сквозь разрывы низких туч проглядывает горбатая луна. Ветер, порывами налетающий с ледника, стряхивает на палатку обломки сухих веток, прошлогоднюю хвою и шишки, прижимает к земле пламя костра. Поль не отворачивается от ветра, воротник у него расстегнут, худая шея открыта. И не холодно ему? Нет, не холодно. Мне вообще кажется, что он одевался по сезону, дабы просто не отличаться от остальных людей. Обычных. В летний зной, когда на солнцепеке пот лил с нас градом, а мир представлялся огромной духовкой, Поль выглядел таким же, как всегда: ни капли пота, сухие жесткие черты, словно только что вышедшие из-под пера дона Мигеля Сааведры.
«Офицеры не потеют, — повторял он в ответ на наши жалобы, — они покрываются испариной. Вперед».
Поль докуривает сигарету и бросает окурок в огонь, обводит нас взглядом. По его лицу невозможно догадаться, о чем он думает.
— Через месяц у вас выпускной зачет.
Хотя он говорит негромко, голос его рокочет. Из палатки выползает Гриша и, моргая спросонок, садится около костра. Валентин протягивает ему чашку с горячим кофе и плитку шоколада.
— Вам дадут подписать несколько бумаг, в том числе медицинский страховой полис и копию об отсутствии претензий к Астрошколе, и сбросят на мезонаторе примерно за сто десять световых лет от Земли около звезды Хиллиан, чуть ярче Солнца, южнее созвездия Стрельца.
Его голос звучит ровно, никаких эмоций, никаких превосходных степенен, как у хирурга, который объясняет пациенту, что именно ему завтра вырежут на операционном столе.
Капкан… Сто десять световых лет! Через месяц. Чувствую, как откуда-то снизу живота начинает подниматься и захлестывать меня холодная тоскливая волна.
С тех пор как я поступил в Днепропетровскую Астрошколу, наверное, не было и дня, чтобы я не думал о предстоящем зачете. На первом курсе мне исполнилось семнадцать лет. В моем воображении зачет представлялся одновременно дверью в таинственную комнату Синей Бороды и клятвой на верность ордену звездопроходцев. Поэтому меня поразил однажды услышанный диалог…
Душ смывал с кожи пыль и пот после двадцатикилометрового кросса.
— После распределения — в Дальнюю Косморазведку, — услышал я голос Юры сквозь шум падающих струй.
— Элита? — уточняет Гриша Чумаков. — Шевроны на плече, мужественный прищур, 8g на разгоне? — Голос его звучит достаточно бодро для человека, почти два часа бежавшего под палящим солнцем. У меня, например, не было сил стоять, и в своей кабинке я сидел под струями душа, прислонившись к стеклопластовой стенке. В груди саднило, и при каждом глубоком вдохе казалось, что десятки иголочек впиваются пониже ямки между ключицами.
— Не понимаю твоей иронии, — отвечает Юра.
— Рыцари тела. Извини, дотянуть до пенсии у тебя будет шансов семьдесят-восемьдесят из ста.
— А ты кто? Рыцарь духа?
Пауза затягивается. Я наконец поднялся с кафельного пола, не без некоторого удивления обнаружив, что ноги мои не отпали, а все еще прицеплены пониже спины и даже шевелятся слегка.
— Слышал о Внеземном Отделе Глобального Информатория? — спрашивает Гриша.
— Серьезная организация. Туда не так просто попасть. Отработаю три года и подам рапорт о переводе туда.
— У тебя там, кажется, дед? — спрашивает Юра.
— Ну и что? Через три года у меня будет отличный послужной список и блестящие перспективы в отделе, где мало кто летал дальше спутников Юпитера.
— А ты, Алексей, где хочешь работать?
Кабинка Алексея от меня дальше всех, и его голоса почти не слышно. По крайней мере, слов никак не разобрать.
— А ты, Валик?
— Знаешь, — летит из-за матовой перегородки голос Валентина вместе с брызгами и хлопьями мыльной пены, — в детстве я был хулиганистым мальчиком, не уступал место старшим, дергал девочек за волосы, ну и сам понимаешь… Так что в архиве или в твоем Отделе Информации я все равно не прижился бы.
— Ген авантюризма? — фыркает Гриша.
— Возможно.
Алексей что-то говорит, но сквозь шум воды снова ничего не понять.
Гриша вдруг возмущается:
— Ребята, мне кажется, у вас превратное мнение об Отделе Информации.
— Перекладывание бумаг, — басит Валентин.
— Отнюдь. На основании подборки материалов из Информационного Отдела принимаются важные решения, в том числе и решения Высшего Координационного Совета.
— Можешь привести пример? — интересуется Валентин.
— Пожалуйста. — Гриша надолго замолкает, наверное, регулирует напор и температуру воды.
— Ну? — не выдерживает Валентин.
— Пожалуйста. В 2159 году, в конце первой волны Звездной Дисперсии, начался обвальный рост статистики аварий и катастроф, на первый взгляд никак не связанных между собой, но которые при определенной доле воображения можно истолковать так: Вселенная сопротивляется продвижению человека к звездам. Тогда и был введен во всех Астрошколах курс по выживаемости. Несмотря на это, джентльмены, статистика внеземных смертей продолжает расти до настоящего времени. Есть предположение, что лет тридцать назад на рубежах Звездной Дисперсии произошло событие, которое осталось вне поля зрения Косморазведки и которое активизировало процесс сопротивления внедрению человека в Галактику. Часть сил Косморазведки до сих пор направлена на поиск следов этого гипотетического события, хотя с каждым годом сторонников этой теории остается все меньше и меньше.
— Погоди, — перебил я, — не совсем понял. Какое-то событие, влияние которого распространяется на десятки световых лет вокруг?
— Чушь собачья, — басит Валентин.
— Отнюдь. Этим занимаются серьезные люди. Очень серьезные. Как говорит мой дед, это событие должно было нарушить высшие этические законы взаимосвязи явлений во Вселенной. В одно время по косвенным признакам пытались вычислить расстояние этого события от Земли, сто — сто пятьдесят световых лет, и туда направить все силы поиска, но…
— Что? — не выдерживает Валентин.
— Ничего. Не получилось.
— Это почему?
— Простодушный ты, Валик, — вставляет Юра Вергунов.
Гриша держит паузу, но, даже не видя его, можно без труда представить, как его распирает чувство собственной значимости.
— Не простодушный, а дотошный, — поправляет Валентин.
— Валик, — наконец говорит Гриша, — ты можешь себе представить сферу поиска толщиной около пятидесяти световых лет? Ну, хотя бы приблизительно?
— Ясно, — басит Валентин.
— Погоди, — не могу успокоиться я, — и что за событие это может быть? Достижение Косморазведкой границ Рая или Ада? Гибель неизвестной цивилизации на рубежах Звездной Дисперсии?
— Тут, не иначе, потревожены высшие силы Черной Магии, — смеется Валентин.
— Неизвестно. Но смеяться не надо.
Некоторое время мы моемся молча. Я чувствую, как ко мне постепенно возвращаются силы, появляется упругость в мышцах ног.
— А ты, Алексей, что думаешь об этом? — интересуется Гриша.
