Шмидт без фуражки стоял на командирском мостике «Свирепого» и смотрел на палубу «Пантелеймона». Многих матросов явно не хватало, зато то тут, то там мелькали офицерские погоны. Большинство матросов, очевидно, не выпустили наверх.
Но он все-таки обратился к команде с призывом.
— Присоединяйтесь! С нами бог и весь русский народ!
В ответ понеслось «ура» — с палубы, из глубины корабля, из трюмов. Но красного флага не было видно.
Шмидт побледнел. Сиротенко что-то сказал ему на ухо, но он ничего не слышал.
«Свирепый» пошел дальше. Приблизились к «Ростиславу». Еще хуже. На палубе почти не видно матросов. На обращение Шмидта офицеры с перекошенными от злобы лицами ответили бранью:
— Изменники! Продались!
На побледневшем лице Шмидта задрожал мускул:
— Изменники — это вы! Изменник тот, кто выступает против народа!
Находившиеся на «Свирепом» матросы с замиранием сердца следили за словесной дуэлью. Контрминоносец проходил у самого борта огромных крейсеров. Казалось, вот-вот кто-нибудь из беснующихся офицеров схватится за револьвер. Но Шмидт стоял во весь рост и, обходя корабль за кораблем, продолжал призывать матросов подняться во имя свободы.
«Свирепый» приближался к «Пруту» — транспорту, превращенному Чухниным в тюрьму. Здесь уже несколько месяцев находились арестованные потемкинцы. Шмидт вместе с командой матросов перешел на катер «Удалец», который вскоре оказался у трапа «Прута».
Шмидт стал подниматься по трапу, за ним следовали очаковцы.
Это было так дерзко, что тюремщики на «Пруте» оторопели. Вахтенный начальник побежал навстречу Шмидту и, увидев прославленного красного лейтенанта у себя на палубе, дрожа и заикаясь, Отдал ему рапорт.
— Мы пришли освободить борцов за свободу, — ровным голосом сказал Шмидт. — Немедленно откройте камеры.
Офицеры «Прута» начали приходить в себя. Полуотвернувшись от Шмидта, караульный начальник презрительно процедил:
— У меня нет ключей от кают арестованных. Я выбросил их за борт.
Шмидт не растерялся.
— Вы офицер русского флота? Вы недостойны этого звания. Именем революции я арестую вас. Сдайте оружие!
За спиной у Шмидта зашевелились очаковцы. Караульный начальник оглянулся — никто из прутовцев не торопился к нему на помощь. Он снял кортик и отдал его Шмидту.
Караульные матросы не оказали никакого сопротивления. Шмидт приказал сбить замки.
Пока арестованных офицеров спускали на катер, чтобы отвезти на «Очаков», взволнованные очаковцы, торопясь и сбивая себе руки, ломали замки. Из камер со слезами выбегали потемкинцы и обнимали освободителей.
Когда на «Свирепом» заметили, что по трапу спускаются освобожденные, там началось ликование. Вот они, первые плоды борьбы! Двери тюрьмы распахнулись. Борцы и мученики получают свободу. Суровые, прокаленные в семи огнях матросы не могли сдержать слез.
Шмидт вернулся на «Очаков» вместе с освобожденными потемкинцами. Сюда уже доставили арестованных офицеров, которым Шмидт объявил, что берет их в качестве заложников. У трапа арестованных встретил Частник. Взяв под козырек, он заявил:
— Ваши благородия, от имени команды предупреждаю: кто будет покушаться на жизнь нашего командующего Шмидта, тот будет наказан смертью.
Офицеры поеживались и что-то бормотали. Частник приказал обыскать их. Какой-то капитан 2 ранга, выворачивая карманы, клялся:
— Ей-богу, денег нет, господа, только мелочь.
Один из матросов остановился и наставительно сказал:
— Нам деньги ваши не нужны. Нам нужна свобода.
Толстый лейтенант с заплывшими глазками громко всхлипывал, неуклюже поворачивался и все порывался объяснить что-то конвойному матросу, но тот нетерпеливо отмахивался…
Частник указал каюты, куда посадить арестованных, назначил караул и распорядился о зачислении офицеров на довольствие.
Гордый тем, что удалось освободить узников с «Прута», Шмидт все же не мог избавиться от гнетущего чувства. Красный флаг взвился над «Прутом» и несколькими мелкими судами, но не на это рассчитывав Шмидт. Он был бледен и удручен.
— Я не ожидал… — говорил он матросам. — Я надеялся, что присоединятся все. Товарищи дорогие, — если даже останемся одни, все равно будем бороться.
Он обвел затуманенным взглядом бухту с линией кораблей, полукружье города.
— Ох, рабы, трусы, чухнинские холопы, будьте вы прокляты…
И вдруг из груди его вырвалось рыдание. К нему бросился стоявший рядом матрос. Подбежал Гладков:
— Петр Петрович, что вы, что вы, не надо…
Матросы обнимали, целовали плачущего Шмидта. У многих тоже на глаза навернулись горячие слезы. Карнаухов успокаивал взволнованного Частника, говоря, что он как-то видел такой же припадок у учителя и что скоро все пройдет.
Действительно, через несколько минут Шмидту стало лучше. Смущенно улыбаясь, он извинялся перед товарищами.
Подошли два матроса, депутаты с «Пантелеймона», утром прибывшие на «Очаков».
— Товарищ Шмидт, «Пантелеймон» с нами, с нами.
— Как с нами? — воскликнул Шмидт. — Почему же нет красного флага? Почему не арестованы офицеры?
— Подождите, товарищ Шмидт…
— Нет, — нет, я вам не товарищ! Если не хотите стать предателями, немедленно идите на «Пантелеймон», поднимите знамя свободы, арестуйте офицеров. Станьте же снова потемкинцами!
Тут же решили послать на «Пантелеймон» депутатов вместе с ротой очаковцев.
Частнику помедлив, сказал:
— Братцы, идите и возвращайтесь с победой. Лучше умереть, чем отступить.
Матросы мигом собрались, погрузились на миноносец и во главе со Шмидтом пошли к «Пантелеймону».
Остальные столпились у мачты, на которую взобрался наблюдатель. С биноклем в руках он следил за каждым движением на «Пантелеймоне» и сообщал вниз, товарищам:
— Подходят наши.
— Поднимаются.
— Принимают, принимают депутатов!
— Стой, стой, что-то не пойму!..
— Кажется, офицера арестуют. Верно, арестовали.
Матросы вытягивали шеи, забирались на возвышения.
Всем хотелось увидеть, что происходит на «Пантелеймоне».
— Красное знамя принесли!
Через минуту все увидели взвившееся над броненосцем знамя борющейся и побеждающей революции. «Потемкин» воскрес.
Вскоре с броненосца доставили арестованных офицеров.
Шмидт вернулся к себе в каюту. Он распорядился, чтоб пассажирам «Пушкина» дали возможность продолжать свой путь. Два студента упросили его оставить их на «Очакове». Потом спохватился: что же мы медлим? Нельзя терять ни минуты. Надо вооружить «Потемкин», вернуть ему снаряды и ударники от орудий, без которых этот великан все равно что беспомощное корыто. Чухнин еще в сентябре разоружил крамольный «Потемкин»…
Тотчас же несколько матросов сели в катер, и направились в арсенал.
А Шмидт начал составлять телеграмму адресату, с которым до сих пор не состоял в переписке, — Николаю II: «Славный Черноморский флот, свято храня верность своему народу, требует от вас, государь, немедленного созыва Учредительного собрания и не повинуется более вашим министрам. Командующий флотом гражданин Шмидт».
Гладков увидел текст и усмехнулся.
— Стоит ли, какое действие… Я надеюсь на социал-демократию, на рабочий класс, это понадежнее.
Шмидт посмотрел на упрямый гладковский подбородок и возразил. Он и не рассчитывает на прямое действие телеграммы. Не в этом дело. Но какой эффект! Пусть она прокламацией облетит всю Россию…
Успех с «Пантелеймоном» навел на мысль послать депутатов на «Ростислав». Вскоре и над этим гигантом появилось красное знамя. Но не успели очаковцы, матросы других восставших кораблей и тысячи людей, собравшихся на Приморском бульваре, возликовать, как красное знамя начало сползать. На его месте снова появился андреевский флаг. Было ясно, что на «Ростиславе» идет борьба. Прошло несколько минут, и над кораблем опять сверкнул надеждой и призывом красный флаг.
К борту «Очакова» подошел паровой катер. Председатель Совета депутатов Столицын привез Шмидту неважные вести. По всем данным, Чухнин и Меллер-Закомельский усиленно готовятся. На крепостных батареях революционные и даже нейтрально настроенные команды заменяются офицерами и специально подобранными людьми. На Северной стороне расположилась полевая артиллерия, — которая готовится к бою. Брестский и Белостокский полки изменили.
