- Страшные времена близятся, - говорил князь, - мы должны держаться вместе, чтобы одолеть врага. Горясер, Идман, Ратша, пожмите друг другу руки.

Горясер вдруг почти искренне улыбнулся, сделал шаг вперёд и протянул руку тысяцкому. Но Ратша стоял, не шелохнувшись, будто ничего и не слышал.

- Ратша! - укоризненно говорил Глеб.

- Это не по закону, - отвечал ему тот, - я - тысяцкий, а они подняли на меня восстание. В моём лице они оскорбили не только меня, но и весь Муром. И они должны заплатить за это.

- А я князь этой земли. Я выше тебя по должности, и я приказываю тебе помириться с ними.

Ратша скривил лицо, но пожал руку Горясеру. Затем под радостные вопли и свист горожан пожал руку и Идману. Младший брат ещё не научился так претворяться и пожал руку тысяцкому без удовольствия и улыбок. Ратшу, однако, за его поступок ожидала хорошая награда - Илья крепко обнял его, с лица его не сходила улыбка. И воистину нет большей радости, чем быть причиной счастья своего любимого. А затем приехал Святогор, и радость муромцев от примирения двух влиятельных горожан сменилась великой скорбью. Плакали женщины, плакали и дети, плакали даже мужчины, и все жалели Полюда и поддерживал его справедливую жажду мести. Когда он, ещё бледный, но уже идущий на поправку, прибыл в Муром, все желали оказать ему какую-нибудь услугу, как-нибудь помочь, поддержать. Больше всего все жалели о том, что не могли сжечь тел своих близких, проводить их в последний путь. Илья лил слёзы о том, что эти люди умерли не крещёнными, поскольку он считал их лучшими людьми и самым достойными царствия Божьего. И карачаровец молился Богу о том, чтобы тот взял этих прекрасных людей к себе, как заботливый пастух достаёт из болота заблудших овец. Отец Феодосий напротив воспользовался ситуацией, чтобы начать призывать всех креститься. Своими словами он усиливал боль людей, когда говорил, что их погибшие близкие попадут в ад, потому как не были крещёными. Священник разошёлся до того, что унимать его пришлось князю Глебу. С большим трудом он уговорил владыку замолчать, пока народ не выгнал их из Мурома. Но рана в душе муромцев уже была посыпана солью, и теперь за облегчением они пошли к Илье. Он же всем обещал спасение и называл павших чуть ли не святыми, и дал людям такое утешение, что отец Феодосий однажды прямо во время службы в молельном доме стал поносить юного карачаровца.

- Не слушайте ересь этого юного смутьяна, - говорил он, - ибо слова его противны Богу. Не имея духовного сана, не имя опыта службы Богу, он взялся проповедовать. Но своей проповедью он отворачивает людей от Христа. И если он не прекратит это занятие, то навсегда будет отлучён от христианской церкви.

Полномочий для отлучения у отца Феодосия, конечно, не было, но слова его поразили Илью прямо в сердце. Он не смог больше здесь находиться и вышел прочь. С трудом он сдерживался, чтобы не заплакать раньше времени. Он не хотел расстраивать и без того скорбящих людей своей печалью. Лишь когда Илья остался один, он дал волю слезам. Он чувствовал, что с ним поступают несправедливо, что он не сделал никому ничего плохого, наоборот, всем сердцем хочет помочь, но навлёк на себе такое негодование, какое не навлекается и на страшных душегубов и насильников. А в другой миг Илья напротив говорил себе так:

- Так тебе и надо, всё правильно. Как ещё они должны поступать с такой тварью?Ты всё это заслужил, всё верно, всё так и должно быть. Чего же ты расстраиваешься?

Но затем снова появилась печаль, уже не за себя, а за людей, за погибших в бою, за то, насколько неправ отец Феодосий, и как он может далеко увести людей от настоящей веры и настоящей любви. И ничего нельзя ему противопоставить, никак нельзя было его переубедить. У священника было больше прав и больше власти, и Илья ошибался бы, даже если тысячу раз был бы прав. Но в конце концов юный карачаровец сжал кулаки, вышел из-за дерева, за которым прятался, и направился обратно в город. Теперь он шёл прямо к Святогору. Богатыря Илья нашёл не сразу, но когда они, наконец, остались одни в саду, произнёс:

- Я хочу сражаться против Соловья-разбойника.

- Все хотят этого, - отвечал Руслан, - но лучше ты оставь эту затею. Никто воевать с Соловьём у нас не пойдёт. Князь не велит, и Ратша. Этот изверг сажает людей на кол, он всех наших перебьёт, как скот.

- Перебьёт, если мы за них не заступимся. Или мне придётся уехать. Если Соловей придёт в село Карачарово, я хочу быть рядом со своими близкими.

- Поверь мне, Илюша, я не меньше твоего хочу разделаться с Соловьём. Но князь против. И епископ наш тоже против. Владыка не хочет губить христиан в этой войне. Многие твои друзья крестились, теперь в Муроме столько христиан, сколько не было никогда. И это благодаря тебе. Пойдёшь против епископа и погубишь всё дело.

- Ну нет, это владыка идёт против дела и против веры. Он забыл, что разбойники тоже люди, мы должны их простить, спасти. Иначе мы не можем считать себя христианами.

Теперь Руслан остановился в изумлении и не сводил глаз с Ильи. Юный карачаровец уже давно удивил его своим большим сердцем, но богатырь не переставал снова и снова удивляться его добродушию. Илья смутился его пристальным взглядом и решил пояснить свои слова:

- Их нужно судить здесь, в Муроме, или даже в Киеве потому как разбойники сделали много зла не только муромцам, но и другим городам. Только после этого их можно казнить. И, возможно, это спасёт чьи-то души даже из числа разбойников. Кто знает? На всё воля Божья. Но без христианского суда мы лишаем их права публично покаяться, а раз так, то мы сами совершаем великий грех.

Меж тем, весна шла своим ходом. Последняя влага поднялась паром с грунтовых дорог и унеслась вверх, распустились почки на деревьях, запели соловьи и жаворонки. В молодой траве застрекотали кузнечики. Вечерами, когда утихал шум людей, собак и прочих городских жителей, сверчки вступали в свои права и начинали успокаивающую музыку. Монотонные свидетели гармонии, хранители покоя мироздания. В сёлах близился рабочий сезон, в Муроме близился сезон политический. Каждый год в эту пору здесь избирались должностные лица: улицкие, старосты, посадник и тысяцкий. Старшие должности выбирались в конце, сначала же избирались самые младшие. На каждой улице должен был быть свой улицкий, например, на улице, на которой жил Илья, половина мужчин старше сорока лет однажды побывали на этой должности. Тот, кто однажды побывал улицким, мог впоследствии стать посадским старостой, тысяцким или посадником. Когда началась предвыборная компания улицких, Илья почти сразу узнал о ней случайным образом. К нему в дом явился сам Полюд. Он уже почти окончательно оправился от ран, на лбу теперь виднелся лишь едва заметный шрам, полученный от кистеня. Полюд теперь намеренно коротко постриг волосы, чтобы всем был виден этот шрам, который сам раненный называл не иначе как своей боевой наградой. Илья приветливо предложил гостю квасу из бочки и, усевшись на лавке, они заговорили.

- Слышал, Хома сразу двух сыновей своих хочет выдвинуть на должность улицкого? - молвил Полюд, - старый, видимо, совсем уже выжил из ума, в семью свою хочет внести раздор из-за должности.

- А как думаешь, Ратшу в этот год выберут тысяцким? - спрашивал Илья.

- Тысяцкого не выбирают, его князь назначает из числа бывших старост и улицких. А потом тысяцкий назначает себе сотников из кого пожелает.

- А Святогор?

- Святогора вот могут переизбрать. Но он уже несколько лет в должности посадника. Это нарушение обычая, и с каждым годом это нарушение всё сильнее. Раньше посадник больше года не бог быть в этой должности.

Илья задумался. Возможно, за это прежде муромцы так и не любили христиан.

- Послушай, Илья, - слегка толкнул его в бок Полюд, - я вот чего придумал. Приходи на выборы, чтобы отдать за меня свой голос. Я хочу стать улицким, а мы с тобой живём на одной улице. Люди тебя любят, если ты за меня слово скажешь, они за меня проголосуют, и я буду у тебя в долгу. А потом я с тобой вместе поддержу на выборах Святогора.