- Надо потолковать с тобой о Ратше, - молвил меж тем Глеб посаднику, - как думаешь, не слишком ли он распоясался? Убил знатного человека, ещё и принявшего оглашение. Может, пора нам поставить в Муроме другого тысяцкого?

- Не торопись, владыка, разобраться со всем надо. Вот Илья, что приехал со мной из Мурома был при той схватке, всё видел. Расспроси-ка ты его, как всё было.

- Что ж, Илья, пойдём, расскажешь.

И вместе они отправились в терем. Горясер и Идман провожали их испепеляющими взглядами, Илье было крайне неловко оттого, что, едва попав в город, он оказался уже в центре внимания и даже остался наедине с князем. Теперь рядом со своим знатным сверстником Илья чувствовал себя маленьким ребёнком. А меж тем Глеб предложил ему присесть и сам уселся на лавку напротив, возле тёплой печки с горящими в ней дровами.

- Мне сказали, что ты святой, - молвил князь, - будто сам Бог исцелил тебя и теперь говорит твоими устами.

Илья тяжело вздохнул.

- Эх, владыка, хотел бы я быть покорным орудием в руках Господа. Но я плохое орудие, подверженное страстям, слабое, грешное. Я грешен, я не святой, любого человек я считаю во много раз лучше себя. Ведь люди, имея власть, большие богатства и силу, остаются добрыми людьми. При таких-то искушениях. Я же добр, ничего этого не имея. Это не сложно.

- А Ратша, он тоже добрый по-твоему? Он же натуральны язычник. Если бы не Руслан, пожалуй, бил бы христиан. Он ведь не глупый, видит, как наша вера расходится по земле, скоро она будет повсюду, язычникам некуда будет деться, они будут окружены в своём маленьком мирке. И либо они крестятся, либо станут врагами Христа. Ратша ещё не крестился, из чего я делаю вывод, что он только сильнее стал ненавидеть нашу веру.

- В сердце своём он давно уже уверовал, - возражал Илья, - но ум ещё не может принять этого. Он полюбил меня, христианина. Уверяю тебя, владыка, в его сердце много любви. Любовь к родному городу, любовь к людям движет им. А Бог и есть любовь.

- Это из любви к людям он убил Юртая?

Илья вдруг сразу как-то омрачился и стал печальным, а затем заговорил совсем другим голосом:

- Да, из любви, из любви ко мне. Он хотел спасти меня, хотел защитить, хоть я его об этом и не просил. И если бы был выбор, я был лучше погиб бы, чем позволил ему так согрешить. Но любовь ко мне ослепила его. Это я виноват в смерти Юртая. Если будет на то твоя воля, владыка, суди меня, я готов принять любую кару.

- В этот нет нужды, - отвечал Глеб, - исповедуйся и, думаю, отец Феодосий простит тебе твой грех.

Вскоре Илья ушёл, а князь серьёзно призадумался. Эта встреча произвела на него большое впечатление, и после он даже сказал Святогору:

- Он либо святой, либо дурачок. А может и всё вместе.

А карачаровец меж тем отправился к отцу Феодосию. Это был смуглый, кудрявый грек средних лет, в бороде уже местами проступила седина, но в целом вид его был полон бодрости человека с юга. Какое-то душевное тепло исходило от этих людей с юга, которое так и манило к ним одиноких жителей севера, коими были и русские. Рядом с этими южными гостями всегда становилось теплее, и кто знает, возможно, этим теплом своих верующих христианство когда-то и привлекло в свою церковь северных людей. Карачаровца отец Феодосий встретил доброй улыбкой, исповедь его выслушал вдумчиво и внимательно, почти не перебивая.

- Я не достоин, владыка, я не достоин, - говорил он, - но люди почитают меня, как святого. Особенно когда узнают о моих грехах. Когда, казалось бы, должны, напротив, отвернуться от меня, но это их только привлекает. Мелкий грех. Они видят во мне такого же человека, как и они, живого человека, такого же грешного, как они. Их даже умиляют мои маленькие грешки, поскольку они думают, что я нарочно грешу ради них, чтобы быть похожим на них. Нарочно пачкаюсь в грязи, чтобы не быть слишком чистым. Их это не оскорбляет, а влечёт. И я позволял им увлекаться, позволял им идти за мной, потому что думал, что пускай я и грешен, но я могу спасти их. Маленькая ложь во благо. Я должен был сразу уйти от них, но я остался, то ли из-за слабости своей, то ли из своего сострадания к ним.

- И в этом ты поступил правильно, - отвечал ему отец Феодосий, - ведь ты действовал не по своей воле, а по воле Господа, он избрал тебя, чтоб ты вёл этих людей. Но ты не хотел в это поверить, Илья, и потому и проповедовал людям не верно, проповедовал слишком лёгкий путь к вере. Исключительно от невежества своего, ибо Бог иной раз избирает человека, но человек сам ещё долго не понимает, для чего Бог его избрал. Тебе не хватает мудрости духовных лиц, наставлений тех, кто служит Богу уже много лет.

- Наставь меня, владыка. Скажи, в чём моя ошибка?

- Ты учил людей, что царство Божье уже здесь, на земле, нужно только полюбить друг друга, проникнуться великой любовью. Но то была ошибка, ибо этого слишком мало. Если бы этого было достаточно, скажи, разве Христос погиб бы на кресте? Велика была его любовь к людям, но ещё больше была людская злоба, злоба властьимущих, что не желали его понимать. Твоя проповедь хороша в маленьких городах, в сёлах и горах. Но там, где большая власть, там и большая злоба, большая боль. Там люди настолько привыкли к насилию, настолько оторваны от других людей, что не испытывают к ним сострадания и не могут полюбить.

- И как же привести их в царствие Божье?

- Их не нужно привлекать в царствие Божье, их нужно привлекать только к вере в это царствие. Так, как это сделал Христос. Его смерть, его страдания были страданиями невиновного, были болью любящего, и эта боль обратила к нему даже самых сильных и самых властных. Они не научились великой любви, но научились сострадать тем, в ком есть великая любовь, и через это сострадание научились верить.

- Значит, владыка, чтобы сильнейшие мира сего пришли к вере, простые верующие должны страдать, как Христос, страдать показательно и ни за что?

- Это необходимо, - с грустью отвечал отец Феодосий, - чтобы и самые чёрствые души имели шанс на спасение.

- Но как я могу, и как кто-то другой может одновременно учить великой любви и заставлять страдать? Как можно причинять боль тем, кого любишь? Нет ли в этом противоречия, владыка?

Илья уже разгорячился и не на шутку забеспокоился. То, о чём он только смутно догадывался и боялся произнести вслух, теперь было произнесено.

- В этом нет противоречия, - отвечал священник, - если ты сам страдаешь ещё больше других. Если ты мучаешься и подвергаешься опасностям, если ты борешься против своей плоти, и люди видят это, они идут за тобой, как за примером. Когда Христос учил любви, за ним шли сотни людей, когда он погиб, за ним, страдающим и измученным пошли тысячи и десятки тысяч. Страданием спасаешь больше, чем любовью. Ты уже пошёл по этому пути, Илья, когда по совету Святогора истязал себя. Так и не останавливайся, следуй и впредь этой дорогой.

Услышанные от священника слова опечалили Илью и заставили его серьёзно задуматься. Долго он находился в таком тревожном раздумье, плохо спал, кусал губы в кровь и никак не хотел поверить словам отца Феодосия. Ни о чём другом Илья не хотел думать, и как бы и не замечал, как весна всё больше вступает в свои права. Почти не заметил, как однажды в Борский прибыли богатыри с Владимирской заставы. Они отправлялись в поход на Соловья-разбойника и просили помощи. Князь Глеб согласился им помочь и распорядился выделить из муромского ополчения две сотни бойцов для с борьбы с окаянными разбойниками.

Соловей-разбойник.

На Владимирской заставе тогда воеводой был старый богатырь - Потамий Хромой. Он был самого простого происхождения, из Людина конца Новгорода. Когда Новгород крестили, Потамий был ещё совсем молод. Крестился он не сразу, но затем примкнул к богатырям, стал сотником в дружине Василия Буслаева и однажды даже спас ему жизнь. За долгие 20 лет с тех пор судьба то поднимала его вверх, то снова сбрасывала вниз, то наделяла большой властью в Новгороде, то мотала по каким-нибудь далёким заставам. И так, пока не скончался богатырский воевода Святослав Вольга. Новым богатырским воеводой стал Микула Селянинович - человек, который в дружине Василия Буслаева не состоял. В силу этого многие богатыри и священники воспротивились воле князя и архиепископа, желая видеть на месте воеводы Потамия или какого другого старого богатыря. Именно поэтому новгородский князь Ярослав отослал Хромого с новгородский земли на Владимирскую заставу. Это было одновременно и ссылкой и почётом, поскольку Владимирская застава поначалу была личным владением Ярослава. И всё же теперь застава находилась на ростовской земле, которая с тех пор, как Ярослав ушёл из Ростова в Новгород, принадлежала его брату - Борису, внуку византийского императора, единоутробному брату Глеба. Таким образом в ссылке Потамия был и политический мотив.