Папа попал в аварию? Мне приснилось…

А ведь она не рассталась с Джеком во многом ради Дэнни, хотя наяву и не любила об этом думать. Но сейчас, уже засыпая, Уэнди расслабилась и могла позволить себе чистосердечное признание: Дэнни стал папиным сынком почти с самого начала. Точно так же, как она сама в свое время сразу стала папиной дочкой. Она не помнила, чтобы крошка Дэнни хотя бы раз срыгнул молочную смесь на отцовскую рубашку. Джек мог заставить ребенка есть после того, как она, выбившись из сил, бросала свои попытки. Так происходило даже в период, когда у мальчика резались зубки и ему было больно жевать. Если у Дэнни болел животик, ей требовался час укачиваний, чтобы унять плач, а Джеку достаточно было взять его на руки, дважды пройтись с ним по комнате из конца в конец, и сын засыпал, положив голову ему на плечо, а большой палец глубоко погрузив себе в рот.

Джек никогда не отказывался сменить ребенку испачканные пеленки, не брезгуя даже тем, что сам в шутку называл «особо крупной поставкой». Он мог просиживать с Дэнни часами, подбрасывая его на коленях, забавляясь с ним играми на пальцах, строя жуткие гримасы, когда Дэнни принимался дергать его за нос, отчего мальчик буквально покатывался со смеху. Джек умел готовить молочные смеси и скармливал их безупречно, не вызывая у малыша ни малейшей отрыжки. Он сажал его с собой в машину, когда отправлялся купить газету, или бутылку молока, или гвозди в хозяйственном магазине, хотя Дэнни был еще совсем крошечным. В шестимесячном возрасте он взял его на футбольный матч между командами Стовингтона и Кина. Дэнни зачарованно просидел у отца на коленях всю игру, завернутый в одеяло, сжимая в пухлом кулачке маленький талисман с эмблемой стовингтонцев.

Он любил маму, но был папенькиным сынком.

И разве не ощущала она время от времени каким-то шестым чувством безмолвного противостояния сына самой идее развода родителей? Бывало, она размышляла об этом, крутила эту мысль в голове, как крутила в руке картофелину, которую чистила к ужину. А потом, внезапно обернувшись, видела, как Дэнни сидит по-турецки на кухонном стуле и смотрит на нее с испугом и обвинением в глазах. Когда они гуляли в парке, он иногда вдруг брал ее за обе руки и спрашивал, почти требовал ответа:

– Ты меня любишь? А папу тоже любишь?

И в смущении она неизменно кивала и говорила:

– Конечно, люблю, милый.

И тогда он мог резко отпустить ее и побежать к пруду с громким криком, размахивая руками, вспугивая стаю уток, которые в страхе улетали при виде такой маленькой, но яростной угрозы, а она застывала на месте и лишь с удивлением смотрела ему вслед.

Порой наступали моменты, когда она полностью утрачивала всякое желание даже обсуждать с Джеком тему развода, но не из-за собственной слабости, а поддаваясь неожиданно сильной воле сына.

Никогда не поверю, что такое возможно.

Но во сне Уэнди верила и, засыпая с еще теплым семенем мужа на бедрах, ощущала, что они втроем накрепко и навечно прикованы друг к другу. И что если их триединство и может быть разрушено, то не одним из них, а только какой-то внешней силой.

Потому что, так или иначе, все, во что она действительно верила, опиралось на ее любовь к Джеку. Ведь она никогда не переставала любить его, за исключением, быть может, тех нескольких черных дней, что последовали сразу за «несчастным случаем» с Дэнни. Сына она любила тоже. Но больше всего ей нравилось видеть их вместе: идущими, едущими в машине или просто сидящими рядом. Крупная голова Джека и маленькая головка Дэнни, деловито склонившиеся над раскладом в «старой деве» или над страницами комиксов. При этом они часто выпивали на двоих одну бутылку колы. Она обожала смотреть на них в такие моменты и сейчас от всей души надеялась, что работа в отеле, которую нашел для Джека его приятель Эл, станет для их семьи началом новых добрых времен.

И ветерок-проказник развеет печаль, поверь…

Тихая, плавная, чуть глуховатая мелодия снова вернулась, и вместе с ней Уэнди погрузилась в более глубокий сон, где уже не было места мыслям, а являвшиеся в видениях лица не запоминались.

Дэнни проснулся с отдававшимся в ушах гулким грохотом и диким, хриплым голосом:

А ну иди сюда, и я тебя проучу как следует! Я найду тебя! Я все равно тебя найду!

Но глухой стук оказался всего лишь учащенным биением его собственного сердца, а единственным криком в ночи было далекое завывание полицейской сирены.

Он лежал не шевелясь, глядя, как на потолке играют тени от листьев деревьев. Они прихотливо изгибались, сливались вместе, образовывая подобие лиан и других вьющихся растений, напоминая узор, вытканный на толстом ковре. Дэнни был в теплой пижаме, но между ней и его кожей образовался липкий слой холодного пота.

– Тони! – прошептал он. – Ты здесь?

Никто не отозвался.

Он выскользнул из-под одеяла, неслышно подошел к окну и посмотрел на Арапахо-стрит, сейчас пустую и тихую. Два часа ночи. Там никого не было, лишь тротуары, усыпанные опавшими листьями, припаркованные машины и уличный фонарь на углу через дорогу от автозаправочной станции «Клифф Брайс». Изогнутая верхушка и неподвижность придавали фонарю сходство с монстром из фильмов о космических пришельцах.

Дэнни оглядел всю улицу, напрягая зрение, чтобы не упустить смутную манящую фигуру Тони, но так никого и не увидел.

Ветер постанывал в верхушках деревьев, шуршал сухими листьями, гоняя их по тротуару и вокруг колес автомобилей. Это был едва слышный, но грустный звук, и мальчик подумал, что, вероятно, единственный во всем Боулдере не спит и может слышать его. По крайней мере единственный человек. Но откуда ему знать, что еще может таиться в ночи, хищно рыская в глубоких тенях, наблюдая и нюхая воздушные потоки?

Я найду тебя! Я все равно тебя найду!

– Тони! – прошептал он снова, но уже без особой надежды.

Ветер ответил ему сильным порывом, разметав листья по скату крыши под окном. Некоторые из них попали в водосточный желоб и замерли там, словно уставшие танцоры.

Дэнни… Дэнни-и-и…

Он вздрогнул, услышав знакомый голос, и высунулся из окна, опершись руками о подоконник. И стоило прозвучать голосу Тони, как вся ночь, казалось, пришла в безмолвное и таинственное движение, зашептала, хотя ветер полностью утих, листья застыли и даже тени перестали колебаться. Дэнни почудилось, что он видит что-то темное у автобусной остановки в квартале от дома, но он не был уверен, реальность ли это или его воображение.

Не уезжай туда, Дэнни…

Потом снова поднялся ветер, заставив его моргнуть, и тень у остановки пропала… если вообще там была. Он постоял у окна

(минуту? час?)

еще какое-то время, но ничего больше не произошло. В конце концов он снова забрался в постель, натянул на себя одеяло и продолжил смотреть, как тени, отбрасываемые светом фонаря-пришельца, трансформируются в джунгли, населенные плотоядными растениями, стремившимися обвиться вокруг него, задушить насмерть и утащить его тело вниз, в черноту, где пульсировало красными вспышками одно слово:

РОМ.

Мама беспокоилась.

Она боялась, что «жук» не выдержит поездки вверх и вниз по горам и они застрянут прямо на дороге, где кто-нибудь будет мчаться на большой скорости и врежется в них. Дэнни был настроен более оптимистично: если папа сказал, что «жук» осилит последнее путешествие, то скорее всего так и будет.

– Мы почти приехали, – сказал Джек.

Уэнди убрала выбившиеся пряди волос за уши.

– Слава тебе Господи!

Она сидела на продавленном правом сиденье с романом Виктории Холт, раскрытым, но перевернутым мягкой обложкой вверх у нее на коленях. Она надела синее платье, которое Дэнни считал самым красивым. Матросский воротник делал ее похожей на школьницу. Папа то и дело норовил положить руку ей на бедро, а она каждый раз смеялась и смахивала ее со словами: