Когда я выслушал до конца эту гневную, буквально выплеснувшуюся из недр ее души тираду, то до меня стали доходить истинные причины, побудившие ее к разводу. Мне стало ясно, почему ее высказывания были непостижимы для старины Люя, который вел ее дело. Чтобы успешно вести работу дальше, мне, видимо, и впредь следует доискиваться до истоков ее мыслей. Имея дело с людьми подобного склада, следует умышленно становиться к ним в оппозицию, это побуждает их больше говорить, что в свою очередь помогает лучше уяснить их потаенные мысли.

— Ты говоришь, развод — твое личное дело. Такое утверждение справедливо только наполовину, ибо в каждом так называемом бракоразводном деле выступают две стороны, в данном случае противной стороной является Чжао Сочжу. Исходя из буквы закона, юридически развод допустим лишь в случае согласия обеих сторон, заинтересованных в деле. Если Чжао Сочжу не захочет дать своего согласия, никто не вправе принуждать его. Таков закон, и такова норма. Полагаю, теперь тебе все понятно?

Слушая меня, она, похоже, немного поостыла. Тихо, сквозь зубы процедила:

— Понятно.

Но потом опять разозлилась, стала нервничать. Взмахнув рукой, сказала:

— Мои доводы ему не понять, возможно, именно поэтому я решительно настаиваю на разводе… Я… я… найду выход. Если суд не разведет нас, я добьюсь цели, не нарушая закона.

— И как же поступишь?

— Это мое дело! Имею право распоряжаться своей судьбой!

— Неужели ты?..

— Нет, нет… — Она холодно усмехнулась. — Успокойся, с собой я не покончу. Даже если бы такая идея у меня и появилась, я тебе бы не сказала. Ведь в таком случае мои слова могли бы истолковать как попытку шантажировать государственное учреждение «угрозой самоубийства». Да и жизнь я люблю. Полна веры в жизнь. В себя тоже верю. И развестись хочу, чтобы лучше жить.

— Как же ты намереваешься поступить?

Она быстро глянула в мою сторону.

— К Чжао Сочжу я никогда не вернусь, навсегда тут останусь!

— Как будешь дальше жить?

— А что такое жизнь, можешь мне сказать? Она вертит людьми или люди управляют ею? Если бы тебе предложили два образа жизни: один — жить свободно, распоряжаясь всеми двадцатью четырьмя часами в соответствии со своими интересами, а другой — когда целыми днями надо быть рядом с так называемым любимым человеком, ничего общего с тобой не имеющим, есть с ним, спать, заниматься домашними делами, то какую жизнь выбрал бы ты сам?

— И до какого времени ты… ты рассчитываешь оставаться в теперешнем положении?

— До старости, до самой смерти. Или до того времени, пока общество не достигнет такого прогресса, когда все людское будет достойно уважения, духовная жизнь станет неотъемлемым атрибутом человека, а люди наконец осознают ее ценность и поймут, что духовности в отношениях между супругами принадлежит основополагающее место. Когда вы, работники, занимающиеся разводами, перестанете быть миротворцами, плетущимися в хвосте старозаветных традиций, тогда и мое положение, быть может, переменится. Но особых иллюзий на этот счет я не питаю.

— Ты, однако, весьма откровенна! — проговорил я. — Полагаешь, что у нас нет головы на плечах, что мы ничего не смыслим, ни в чем не разбираемся?

— Нет, что ты! Мои слова отнюдь не претендуют на истину в последней инстанции. Вы не лишены здравомыслия, но, приступая к разбору очередного дела, вы перестаете опираться на разум, целиком полагаетесь на параграф, на инструкцию, да вдобавок еще на традиционные представления. Традиция — это ортодоксия, а ортодоксия — это свод незыблемых правил, которые нарушать не дозволено. С этим вы свыклись давно, вы даже попыток не делаете подвергнуть сомнению эти традиционные представления, чтобы установить, отвечают они человеческим чувствам и логике вещей или нет; вы силой корежите жизнь, втискиваете ее в мертвые рамки!

— Ну а если я считаю, что твои слова не лишены здравого смысла, что тогда? — перебил я ее.

Не знаю, как это у меня вырвалось. Высказав эту мысль, я, кажется, несколько увлекся. Уж не оттого ли, что меня захватила убедительная логика этой женщины?

Мой вопрос ее слегка встревожил. Она остановила на мне внимательный, серьезный взгляд, словно силясь разобраться, что я из себя представляю. Гнев, гордое возмущение, излишняя резкость, пугающая решимость, только что светившиеся в ее глазах, вмиг исчезли, подобно тому как от брошенного камня теряет очертания четкое отражение на водной глади. Остались бездонные, как омут, глаза, глубоко запавшие в темные глазницы, удивительно спокойные и словно подернутые холодной туманной дымкой. Она глядела на меня настороженно, с любопытством. В какое-то мгновение всем своим сердцем я ясно ощутил тревожные думы, терзавшие сидевшую напротив меня молодую женщину. Большинство причуд у людей формируются под влиянием неординарных переживаний, необычных обстоятельств, и каждый такой человек подобен неповторимому раритету со своей щербинкой, побывавшему некогда в таких переделках, каких другому никогда не понять.

Вдруг я почувствовал жжение в пальцах. Оказывается, догорела сигарета. Я выбросил окурок, закурил новую, сделал пару затяжек и направил нашу беседу в более деловое русло:

— Давай оставим в покое разговор о мотивах. Очень хотелось бы знать, когда зародились у тебя такие суждения: до свадьбы с Чжао Сочжу или после?

Она помедлила с ответом.

— Естественно, после. Любое окончательное суждение складывается после того, как происходит событие.

— Разве до брака ты не разобралась в нем?

— Нет, не разобралась.

— Вы что, не дружили до свадьбы, не разговаривали ни о чем?

— Можно сказать, нет. Не только до брака, но и потом. На протяжении семи лет!

— Почему? Поссорились?

— Нет, мы никогда не ссорились. Иногда мне даже хотелось поругаться, потому что меня одолевала невыносимая тоска. Но, на мое несчастье, у него очень покладистый характер. Короче говоря, нам не о чем было говорить. Ну сам подумай. Мог бы ты всю жизнь прожить с человеком, который все время молчит как немой, знает только одно — работать в поле? Ты смог бы выдержать такое?

— Тогда зачем пошла за него? Ведь никто тебя не заставлял!

— Была вынуждена. — Ее голос звучал приглушенно, но решительно.

Эти слова меня удивили.

— И кто же вынудил тебя?

— Я… я сама… себя вынудила, — проговорила она.

Ее слова все больше и больше удивляли и озадачивали. По последней фразе можно было подумать, что она меня разыгрывает, но выражение ее лица свидетельствовало о другом: за этими словами скрывалось что-то нестерпимо мучительное. Она то резко наклоняла голову вперед, словно на затылок ей клали каменную глыбу, которая давила сзади, не давая держать голову прямо, и тогда мне видны были только насупленные брови; то внезапно откидывала голову назад, плотно сжимала губы и сверкала глазами, будто хотела показать, насколько сильна ее воля, — словно пыталась освободиться от тесных пут, наложенных на ее душу.

— Зачем же ты это сделала? — спросил я. — Поженились вы семь-восемь лет назад, тогда, по-моему, ты была уже зрелой девушкой и у тебя должно было быть собственное мнение. Но может, тебя вынудили тогдашние семейные, общественные условия или безвыходное положение, в которое ты попала? Я понимаю, иной раз случается такое стечение обстоятельств, что противиться нажиму извне невозможно, особенно когда не видишь перед собой надежду, волей-неволей приходится отступать под давлением жизненных обстоятельств… Прав я, нет?

Очевидно, мои слова дошли до ее сердца, тронули ту самую струну. В тайниках души каждого скрыта особая струна, дотронуться до которой неимоверно трудно, и поэтому она долгое время молчит, но, если уж посчастливилось ее задеть, она задрожит, зазвучит неподдельным гласом сердца… Мелко затрепетали ее брови, задергались уголки губ, а рука стала машинально разглаживать покрывало на постели — все это было видимым проявлением внутренней борьбы; во взгляде, обращенном на меня, теперь я не замечал даже намека на заносчивость, настороженность, неприязнь. Мне показалось, что она решилась поведать что-то сокровенное.