Едва усадив его, коротышка выпалил:

— Я решил не продавать цитру.

— То есть как? — растерялся он.

— Жена говорит, это подарок. Да и двести юаней — невелики деньги. Даже если и продам, все равно не разживешься. Зря заставил вас столько пройти, уж извините меня.

Жена, которая мыла что-то, стоя к ним спиной, не проронила ни звука.

Он вскипел, не зная, что сказать:

— Ты… ты… Как же так?.. Мы же договорились?

Коротышка вперил в него свои длинные «вертикальные» глаза и вдруг сказал:

— Если подкинешь еще, я продам.

Наконец-то он понял хитрость коротышки. Оголтелая жадность этого человека чуть не привела его в ярость, но он совладал с собой, понимая, что все разговоры с ним бесполезны. Поднявшееся из глубины души чувство гордости заставляло его поскорее покончить с этим делом и уйти отсюда. Он сказал:

— Я честно скажу тебе, у меня есть двести тридцать юаней. — Он увидел, как сверкнули глаза коротышки, но пересилил себя и твердым голосом договорил: — Это все наши деньги. У меня жена больная, надо оставить себе юаней двадцать-тридцать. Могу добавить только десятку. Двести десять юаней, продаешь или нет? Если нет, я тут же ухожу и больше не приду к тебе.

Коротышка забеспокоился и быстро обменялся взглядом с женой. На лицо его выплыла угодливая улыбка, которая, казалось, была спрятана прежде где-то под кожей. Он, хихикнув, затараторил:

— Хорошо, хорошо, договорились, двести десять. Я продаю, ты берешь. Ты даешь деньги, я даю тебе эту заморскую цитру.

Когда он услыхал, что торг завершен, гнев его улегся и сменился радостным умиротворением. Он полез за пазуху, чтобы достать деньги.

— Где же скрипка?

— А это что? — И коротышка, обернувшись, показал на стену.

Он посмотрел туда, куда указывал пальцем коротышка, и увидел в углу комнаты, на стене, что-то белое, похожее на больничное фаянсовое судно. Что это? И вправду скрипка. Белая скрипка? Никогда не видел таких. Рука, достававшая деньги, замерла. Он решил, что коротышка опять набивает цену, и спросил:

— Что это за скрипка? Мне нужна та, вчерашняя.

— Ай-я! — воскликнул коротышка. — Ну и глаза у вас! Ведь это и есть вчерашняя заморская цитра!

— Да нет же, та была старинная. А это…

Тут жена коротышки повернулась к нему и, самодовольно посмеиваясь, сказала:

— Та самая и есть. Откуда у нас другая? Отец мальчишки подумал, что она слишком старая, а у нас как раз было полбанки белил, вот вчера вечером для вас и покрасили. Видите, какая красивая стала, чистая! Совсем как новенькая! Разве нет?

Она с улыбкой смотрела на него.

— Что? Покрасили?! — выкрикнул он с округлившимися глазами.

Коротышка, взглянув на его лицо, немного растерялся и спросил обеспокоенно:

— А что, плохо покрашено?

Скрипач вытащил руку из-за пазухи. Полная безнадежность и уныние отразились на его вытянувшемся лице.

— Что с вами? — удивился коротышка.

— Теперь я за твою цитру не то что двести десять, а и десятки не дам.

— Как? Почему? — «Вертикальные» глазки коротышки превратились в восклицательные знаки.

— Звук у нее теперь уж не тот. Считай, что скрипка пропала.

— Я… я думал, получу за нее еще несколько юаней, потому и покрасил, — признался коротышка. — Что же теперь делать? — забеспокоился он. — Может, соскоблить, а потом наждачной бумагой потереть и…

— Замолчи! — закричал он. — Ты ведь не только скрипку загубил! Что ты со мной сделал?!

И он на глазах изумленных супругов резко толкнул разбитую дверь и вышел, хлопнув ею изо всех сил.

Все кончено! Загублено! Ничего нет!

Словно слепой брел он назад к дому. В душе его была пустота… Он вновь потерял скрипку, вновь ощутил, что без музыки мир для него пресен, безвкусен, пуст. То, что произошло, еще более утяжелило безнадежность прошлой потери…

Он шел, чувствуя себя совсем одиноким на пустынной планете.

Подняв голову, он увидел вдали свой дом. Глинобитная фанза желтоватого цвета, несколько высоких светло-зеленых тополей, старая, покосившаяся изгородь — все было ярко освещено солнцем и отражалось в чистой воде пруда. Можно было различить склоненную фигуру жены во дворе перед домом, дочь развешивала белье. Растянутая на веревке рубашка в солнечных лучах была ослепительной белизны.

Почему-то эта обыденная картина оказала на него магическое действие. Он вдруг почувствовал, что в душе его воцарился покой — так разглаживается поверхность озера, когда уляжется ветер. Он невольно остановился. Все его существо наполнялось какой-то новой жизненной силой, и окружающий мир постепенно становился в его глазах богаче, полнее, ярче. И это рождало в нем беззвучную сладостную мелодию…

Перевод Б. Рифтина.

Впервые я увидел его лет пять назад, еще во время «культурной революции».

Была поздняя осень. Я осматривал больного в палате, прослушивал его сердце. Из больничной канцелярии пришел Маленький Ли и сказал, что есть срочное дело, я должен все бросить и немедленно идти. Я беспрекословно поспешил в канцелярию. Там, кроме начальника Сюя, сидел на диване у стены незнакомый мне человек средних лет, в синей форменной одежде работника общественной безопасности, в потрепанной военной фуражке. Его смуглое суровое лицо было невыразительно. Он взглянул на меня, и на этом строгом лице мелькнуло нечто вроде улыбки, натянутой, неестественной. Не будь этой улыбки, я бы мог подумать, что мои дела плохи.

Начальник Сюй велел мне быстро собрать все необходимое для медосмотра и отправляться вместе с незнакомцем. Больше он ничего не сказал и не представил нас друг другу. Я, конечно, понимал, что в таких случаях лучше помалкивать. Скорее всего, подумал я, мне опять предстоит осмотреть высокопоставленного больного. Меня не так давно возили к какому-то толстяку с черной родинкой на левой ноздре. Я и по сей день не знаю ни его имени, ни фамилии, но уж это точно, что он занимал высокое положение.

Я — терапевт. Не сочтите за нескромность, но в нашей большой городской больнице все признают, что я один из лучших врачей. Хотя я и не пользуюсь доверием у руководства больницы, но когда речь идет о жизни и смерти какой-нибудь важной персоны, то доверяют это только мне. Не правда ли, странная логика?

В тот день я поспешно сложил в сумку свои врачебные принадлежности и вернулся в канцелярию, чтобы следовать за незнакомцем. Он ткнул в меня пальцем и сказал:

— Снимите это, пожалуйста, наденьте обычную одежду.

Он велел мне снять белый халат. Почему?

Начальник Сюй тоже сказал:

— Снимите, так будет лучше.

Я перестал что-либо понимать и усомнился в правильности своей догадки о цели поездки. Молча подчинился их требованию и снял халат.

У входа в больницу стоял военный джип. Мы сели в машину. Человек этот был вежлив со мной, предложил сигарету, задал несколько вопросов о нашей больнице, однако ни словом не обмолвился о том, куда и зачем мы едем. Назвал только свою фамилию — Лю, но даже не сказал имени. Поразмыслив, я пришел к выводу, что вежливость Лю какая-то безразличная, совсем не так бывают вежливы с врачом, когда зовут его к важной персоне. Лю был немногословен, губы его были плотно сжаты, словно он опасался, как бы через щель его рта не просочилось что-нибудь… Все было не так, как раньше. Во всем чувствовалась какая-то тайна.

Машина мчалась дальше, а я задавал себе все больше вопросов. Но вот впереди показалась высокая стена с проволочным заграждением наверху, и я понял, что это тюрьма строгого режима. Все мои многочисленные мелкие вопросы слились в один огромный страшный вопрос. Лю высунул голову из машины, вооруженный охранник у ворот махнул рукой, и джип въехал во двор. Я был весь как натянутая струна.