Шарик упал на землю, подпрыгнул три раза, повертелся на месте и замер. А коса Дурня-Второго уже спадала с затылка на плечо. Шарик, ясное дело, и был ею сбит. Вот уж поистине чудо из чудес, как говорится, «чего и хитроумные варвары не придумают»! Так Дай Куйи своими глазами увидал дивившее народ умение Дурня-Второго.
На этот раз Дай Куйи проиграл. Но, сделав вид, что ничего не произошло, он быстро выхватил из-за пояса пару железных шариков и одновременно выстрелил ими. Такой выстрел называется «пара жемчужин на шапку». Один заряд полетел прямо в лоб Дурню-Второму, другой — пониже, на тот случай, если он пригнется. Этот прием Дай Куйи придумал сам и применял очень редко.
Железные шарики были большие и тяжелые и полетели, с шипением рассекая воздух. Вдруг раздался голос Дурня-Второго:
— Вот она!
Он чуть повернулся, коса молнией сверкнула в воздухе и скрутилась в большое черное кольцо. Бах! Бах! Оба шарика упали на дорогу, наполовину зарывшись в землю. Дурень-Второй все так же спокойно стоял на прежнем месте, словно он сбил не железные шары, а пару мух. Его лицо не выражало желания мстить. Присутствующие остолбенели.
Тот, кто этого не видел собственными глазами, ни за что не поверил бы, что такое может быть. Но что было, то было, хоть и не верится, а правда.
Оплывшее лицо Дай Куйи побагровело. Больше он стрелять не мог. Сначала сам сказал, что выстрелит один раз, а теперь уж все три заряда выпустил. Что и говорить, хуже и не придумаешь, надо признавать свое поражение. Он приладил самострел к поясу и, сложив приветственно руки, сказал:
— Теперь твой черед, давай лупи как хочешь!
В ответ Дурень замахал руками:
— Почтенный Дай, если хочешь, стреляй еще. Я сдачи давать не буду. Будем считать, что мы сегодня встретились как друзья, а не состязались в мастерстве. Ты шутя пару раз в меня выстрелил, и все.
В словах Дурня-Второго нельзя было усмотреть ничего обидного. Было ясно, что он не собирался затевать драку. Дай Куйи прикинул: если сейчас остановиться, отсюда еще можно будет уйти, не потеряв лица. А если и дальше задираться, наверняка попадешь впросак. Ему-то уж точно не устоять против этой чертовой косы Дурня. Но у него есть выход, и Дурень сам его указал. Между тем Дурень-Второй продолжал:
— Почтенный Дай, я торговец соей, а не знаток воинского искусства и не собираюсь драться. Я вообще не хочу ни с кем враждовать. Вы здесь только что сказали — я что-то в толк не возьму, — почему вы сказали, что я уроженец Сяньшуйгу? Предки мои до восьмого колена жили в уезде Аньцы, и я тоже там родился. А что вы сказали про волшебный кнут — это к кому относится? Вы шутите — или, может, вам просто голову заморочили? Но я-то говорю вам все как есть, ни словечка не соврал.
Эти слова в один миг погасили огонь в душе Дай Куйи. Он не стал вдаваться в разъяснения, почтительно сложил руки на груди и сказал:
— Ты благородный человек. Я ухожу!
Повернулся и, ничего не сказав Стеклянному Цветку и Смертнику Цую, пошел прочь.
Увидев, что дело кончено, Дурень-Второй тоже ушел в свой дом. Стеклянный Цветок догнал Дай Куйи и забормотал:
— Почтенный Дай, нельзя, чтобы так все кончилось. Вы не слушайте, что вам дурень поет. Если вы уйдете, все подумают, что вы его испугались. Вы ведь собирались «заменить глаз»…
Надувшись и не произнося ни звука, Дай Куйи большими шагами шел вперед, шел-шел, потом вдруг остановился и заорал на Стеклянного Цветка:
— А ну катись отсюда, из-за тебя мне чуть было конец не пришел! Ты сам-то, мать твою, не полез драться, за мою спину спрятался! Я еще никогда не попадал в такую переделку, как сегодня, ты ведь меня на верную смерть послал. Я… я прежде тебе глаз заменю!
Он выхватил самострел и приготовился выстрелить. Растянувшаяся воловья жила стала похожа на тонкую струну. Казалось, он хотел сбросить всю скопившуюся в его душе злость, разрядив свой самострел. Перепуганный Стеклянный Цветок рухнул на колени и закричал дрожащим от страха голосом:
— Господин Дай, господин Дай, вы же мне отец родной! Вы ведь не сделаете мне зла, у меня дома матушка восьмидесяти лет и грудные детки!
На самом деле он произнес особую фразу. Среди хулиганов так было принято молить о пощаде.
Могут ли хулиганы бояться смерти! Стеклянный Цветок всегда бросал смерти вызов, а нынче перепугался. Неужто коса Дурня-Второго совсем его подкосила? Теперь люди, того и гляди, будут презирать Стеклянного Цветка.
— Смертник Цуй, а ты еще не дрался? — Стеклянный Цветок решил подбить на это дело Смертника Цуя.
Смертник Цуй злобно ухмыльнулся и ничего не сказал. Он хотел, чтобы все поскорее кончилось.
Стеклянному Цветку ничего не оставалось делать, как стоять на коленях и молить о пощаде.
Дай Куйи не стал стрелять, а с такой силой рванул жилы, что порвал их, и бросил самострел в придорожную канаву. Не говоря ни слова, он ушел с каменным лицом, за ним последовали его ученики.
Стеклянный Цветок еще немного постоял на коленях. Потом он вспомнил про Смертника Цуя, оглянулся, а вокруг никого. Смертника Цуя уже и след простыл.
Он поднялся, обдумал происшедшее, почувствовал, что как-то нехорошо все вышло, и помчался прямо к «артельному котлу» у северной заставы. Этот «артельный котел» был местом, где собирались и обсуждали свои дела хулиганы. Смертник Цуй был как раз там. Ввалившись туда, Стеклянный Цветок принялся его бранить. Но, в отличие от того, как бывало прежде, Смертник Цуй не только не оробел перед ним, но и сам стал на него наседать, и те, что обычно подпевали Стеклянному Цветку, тоже глотки драли вовсю. Раньше, когда он сердился, на всей улице Гуицзе никто не посмел бы ему и слова поперек сказать, а сейчас его воля словно рассеялась, и, как ни старался, он не мог обрести былую твердость. Он обозвал хулиганов сворой псов и ушел.
Идти ему было некуда, и он снова побежал к аптеке «Чудесный гриб», рассчитывая вновь поселиться в комнатке на заднем дворе. На сей раз его встретил Цай-Шестой. На его лице застыла напускная улыбка, говорил он холодно и высокомерно и не только не пригласил вовнутрь, но и велел ему убираться. Вконец обозленный, Стеклянный Цветок закричал, стоя посреди улицы:
— Ну, ладно! На дырявом барабане не сыграешь! Третий господин оторвет дурню косу и тогда разнесет вашу лавочку!
Цай-Шестой смахивал с прилавка пыль метелкой из петушиных перьев и сделал вид, что ничего не слышит. Прохожие смотрели на бесновавшегося Стеклянного Цветка, как на тигра в клетке: на вид страшен, да никто его не боится.
5. Кто знает, где удача, где беда, где счастье, где горе?
Спустя сколько-то времени Дурень-Второй отправился на улицу продавать сою. Ну, известное дело, вышел за ворота и уже хотел было затворить их за собой, как вдруг какой-то мальчуган громко крикнул:
— Волшебный Кнут вышел!
Несколько зевак сидели под деревом напротив дома и дожидались его появления на улице, как ждут появления незнакомой женщины. Раньше он целыми днями выходил из дома и заходил в дом, и никто на него не глазел. Он располагался на углу улицы и звонко кричал:
— Соя! Жареная соя!
Его голос, долетавший до другого конца улицы, привлекал лишь несколько человек. А сегодня, глядишь, и созывать народ не понадобится.
Он так сожалел о случившемся! В тот день ему никак нельзя было пускать в ход косу. Он чувствовал себя виноватым перед покойным отцом. Умирая, отец собрал последние силы и много рассказал ему про свою жизнь, а напоследок хриплым от натуги голосом добавил:
— Это искусство бить косой… из поколения в поколение передавали наши предки. Я сам никогда его не применял… запомни… если только не будет у тебя другого выхода, ни за что его не применяй… если покажешь его другим, накличешь на себя несчастье… быть тогда беде, а еще… передавай его своим детям и внукам, не передавай его чужим… запомнил?..
Слова, произнесенные перед смертью, — это завет. Даже если в обычное время слова старших пропускают мимо ушей, заветы их нельзя нарушать. Но в тот день, когда он увидел, как Стеклянный Цветок задирался перед праздничным шествием, в нем вдруг ни с того ни с сего взыграла кровь. Его щеки запылали, ему казалось даже, что он чувствует свою косу! У него дрожали корешки волос, коса встала дыбом, в него словно бес вселился, он не мог совладать с собой. Даже сам того не желая, он разок мотнул головой перед Стеклянным Цветком, и коса вдруг сама его ударила. Откуда ему было знать, что в ней такая силища?
