Он с малолетства учился у отца искусству бить косой, но никогда не дрался, и ему даже в голову не приходило, что она была таким грозным оружием! А потом, она такая послушная, чего мысленно ни прикажешь ей — все вмиг исполнит, и бывает даже, что исполнит прежде, чем прикажешь. Эта коса словно все наперед знала и видела. Может, в ней поселились души его предков?

Как предсказывал отец, стоило ему раз показать свое умение, и на него одна за другой посыпались неприятности. Сначала Стеклянный Цветок привел Дай Куйи; Дай Куйи привел с Западного рынка Ван Каньтяня, который кулаком разбивает кирпичи, а Ван Каньтянь привел с Птичьего рынка Люй Ванцзы, мастера стрельбы из лука… Все побежали к нему. Несколько дней тому назад смотрители городских ворот прислали ему приглашение пойти на службу в городской гарнизон, обучать их парней воинскому искусству и больше ничем не заниматься. Жалованье небольшое, но работа чистая и спокойная. Однако его предки никогда не состояли на государственной службе, и он подумал: прими он сейчас предложение служить, и потом уже трудно будет уйти со службы. Вот он и сказал смотрителям, что умеет только драться косой, исповедует крамольное учение, ничего не смыслит в искусстве боя на кулаках или пиках, а потому не может принять их приглашение. Смотрители не очень настаивали, только позвали его к себе, чтобы поглядеть развлечения ради на его удивительное искусство. Ему неудобно было отказывать во второй раз. Он решил им показать кое-что для отвода глаз: на плацу сшиб косой пару пролетавших мимо стрекоз — начальники рты поразевали; созвали всех командиров из округа, уезда и местного гарнизона, попросили его показать еще разок. Он, как и прежде, постарался не раскрывать своего мастерства, но начальники уже разобрались, что к чему, и щедро его наградили. Они подтвердили, что слава Дурня-Второго не дутая, а заслуженная. С тех пор к нему с утра до вечера приходили люди и просились в ученики. Люди эти не знали ни его фамилии, ни имени, да и не спрашивали. Если человек знаменит, зачем еще спрашивать его фамилию? Просто уважительно звали его «почтенный Дурень-Второй».

За все тридцать лет своей жизни он слышал от других только презрительное прозвище «Дурень-Второй», а теперь к презрительному прозвищу добавилось слово «почтенный», и стало оно звучать совсем по-иному. А он хотел, чтобы его звали просто «Дурень-Второй», хотел по-прежнему торговать соей, но теперь уже это не получалось. Он твердо соблюдал только один завет предков — не брать учеников. Кто бы ни просил его стать учителем, как бы ни были настойчивы просители, как бы ни висли они на его воротах, как бы ни ломились в них, он никому не открывал. Проголодавшись, он ел свою сою. Но ведь нельзя жить, питаясь изо дня в день одной соей!

До него доходили слухи, что невесть откуда взявшееся прозвище «волшебный кнут», которым наградили его большую косу, звучало все громче и громче, и он не мог понять, беда это или счастье, плохо это или хорошо. С одной стороны, он полагал, что его коса обеспечит ему благосклонность влиятельных людей в округе и поможет ему добиться всего, что бы он ни пожелал. С другой стороны, он невольно посягнул на всех «спрятавшихся драконов и притаившихся тигров» Тяньцзиня — тех сильных, которые держат сильных в руках, тех умелых, которые стоят за спинами умелых; и неизвестно, какие еще неприятности эти люди могут ему причинить. Его не покидало недоброе предчувствие.

Нежданно-негаданно три дня спустя кто-то стал кликать его с улицы и колотить в ворота. По голосу сразу можно было понять, что пришел этот человек не с добрыми намерениями. Открыл он ворота, а там Стеклянный Цветок. Но едва он завидел Дурня-Второго, как тут же отскочил назад шага на три, словно боялся, что коса ударит его. Да, видно, он и впрямь боялся этой косы.

Однако на этот раз у Стеклянного Цветка был довольный вид, он ткнул назад оттопыренным большим пальцем:

— Дурень, взгляни-ка, кто к тебе сегодня пришел!

У ворот два носильщика держали легкий паланкин. Спереди и сзади паланкина стояли восемь парней, одетых в голубоватые поддевки и белые штаны с зелеными поясами, с которых свисала золотистая бахрома; на ногах у них были тонкие туфли, на голове — маленькие светлые шапочки. Судя по тому, как были одеты парни, в паланкине сидел знатный человек. В этих местах и людей много, и чиновников немало. Чиновники от первого до седьмого ранга и в городе, и за городом ходят в сопровождении знаменосцев и барабанщиков, среди них разные начальники попадаются. Как тут узнать, кто почтил его на этот раз? Дурень совсем оторопел.

— Ну, что замешкался? — сердито прикрикнул Стеклянный Цветок на Дурня. — Что же не оказываешь честь почтенному господину Су?

— Милости прошу, почтенный господин Су! — сказал Дурень-Второй, недоумевая, кто бы это мог быть.

Носильщики поставили паланкин, откинули занавески. Из паланкина вышел старик: чистое худое лицо, пепельно-белая бородка, густые и длинные, напоминавшие колосья пшеницы, брови нависли над глазами; на плечах ярко-желтый халат, расшитый узорами, голубая куртка без рукавов, шапка украшена бирюзово-зелеными перьями, вставленными в золоченую подставку. Глаза сощурены так, что их почти не видно, словно он и не собирался глядеть на Дурня-Второго, такой уж у него важный вид.

Это, надо полагать, или большой чиновник, решивший выказать свое покровительство, или богач, у которого полный дом денег. Видно, явился с просьбой научить его воинскому искусству или с предложением сторожить его заведение. Он тут же прикинул, как лучше отказать этому господину, когда тот выскажет свою просьбу. Но когда Стеклянный Цветок назвал фамилию и имя старика, его сердце забилось с небывалой силой.

— Су Тяньсян, почтенный господин Су, первый учитель воинского искусства в Тяньцзине! Не узнаешь или притворяешься, что не узнаешь?

Кто же в Тяньцзине не слыхал о Су Тяньсяне! Ведь он был первый среди знатоков воинского искусства. Говорят, он умел стоять на одном пальце, убивать ударом ноги муху и спать на висящей паутине. Это были его «три непревзойденных достижения». Он жил в переулке напротив казармы у Западных ворот, но скрывался на задворках своего дома; увидеться с ним было непросто, и сам он почти не показывался на людях. А вот слава его облетела весь город. У важных людей лицо из золота и серебра, трудно подглядеть, какое оно на самом деле, а нынче такой человек сам пожаловал к нему!

Дурень-Второй не мог понять, что послужило тому причиной, и от этого ему было не по себе. Он со всей почтительностью отвесил поклон Су Тяньсяну и сказал:

— Если не побрезгуете, уважаемый, то прошу в мой дом, осмелюсь предложить вам чаю.

Су Тяньсян словно и не слышал его приглашения, глаза его были все так же полузакрыты, он не пошевелился и не проронил ни звука.

Тут и Стеклянный Цветок вставил свое слово:

— У почтенного господина Су такое высокое положение, разве он пойдет в твою конуру? Почтенный господин Су прослышал, что тебе нет равных, вот и захотел с тобой повидаться да поучить уму-разуму.

Дурень-Второй поспешно замахал руками:

— Не смею, не смею! Где мне соперничать с почтенным учителем Су! И по положению, и по возрасту, и по мастерству между нами десять тысяч ли[29] и еще столько же. Нет, никак не смею! Почтенный учитель Су, Дурень-Второй и пятки вашей не стоит.

Глядя на Су Тяньсяна, можно было подумать, что он спал. Когда Дурень-Второй кончил говорить, он вдруг открыл рот и равнодушно изрек:

— Не хочешь ли ты этим своим «волшебным кнутом» сразиться с моей «ледяной обезьяной»? — У него был тихий и ровный голос человека, привыкшего повелевать.

— Могу ли я осмелиться пойти на такое безрассудство? Почтенный учитель Су, я… — От смущения и робости Дурень-Второй не смог продолжить.

— Ну хорошо, а скажи мне, от кого ты получил свое искусство? — Глаза Су Тяньсяна были по-прежнему полузакрыты.