Потом сказал:

— Будет свободное время, хорошенько поговорим, — и, пожав мне руку, ушел.

Я остался стоять в коридоре. На душе было смутное, неприятное ощущение, неясное и неосязаемое, как облачко тумана.

Вечером, кончив работу, я сел на велосипед и поехал к себе. Прохладный ветерок немного освежил мою голову, и я с удивлением вспомнил, что он даже не поинтересовался, как мои дела. Я стал искать объяснение этому: может быть, ему было там неудобно со мной разговаривать, или он был так замотан, что не мог уделить мне внимание, спокойно поговорить со мной? Но нет! Когда в моей памяти вновь возникло его лицо, я не увидел на нем отражения тех радостных, теплых чувств, с какими встречаются добрые знакомые. Даже улыбка была натянутой, да и появилась она только в ответ на мою. На этот раз не было не только горячих чувств, как вначале, когда его только привезли в больницу, но даже той товарищеской теплоты, с какой он беседовал со мной в отделении для высших кадров. Сегодняшний разговор был просто прохладным… Не хотелось думать о том, что могло бы быть при следующей встрече.

Я изо всех сил нажал на педали, чтобы отогнать от себя неприятные мысли.

С того времени прошел всего месяц, и я опять увидел его. Он пришел на городскую конференцию медиков. Я стоял в толпе, и он, увидев меня, слегка кивнул. Помня, какой была наша последняя встреча, я специально наблюдал за ним — интересно, как он поведет себя на этот раз? Похоже, он хотел улыбнуться мне, но, казалось, это требует от него чрезмерных усилий. Так и не растянув рот в улыбке, он прошел мимо. Итак, он был еще холоднее, чем в прошлый раз. Мне стало не по себе.

Месяца два назад я был в театре. Спектакль еще не начался, и я пробирался сквозь толпу в фойе, чтобы купить программу. Вдруг рядом кто-то тихо ахнул. Я оглянулся: в дверях показались весьма солидные люди в длинных пальто — я понял, что это за люди. И сразу же встретился взглядом с одним из них. Я уже видел эти глаза и мгновенно понял — это он. Я опять увидел его. Но он тут же перевел взгляд — не удостоил меня даже легкого кивка головы! Чувство собственного достоинства заставило меня поскорее отвернуться и отойти подальше. Как это меня поразило! Просто ледяное лицо, ноль теплоты. Это лицо причинило мне боль. Можно подумать, что я непременно должен был подойти к нему, заискивать перед ним, угодничать в надежде получить от этого какую-то выгоду. Но что мне надо было от него? В конце концов, что же? Всего-навсего простого человеческого чувства. Мне вовсе не требовалось, чтобы он снова выказал такую же бурную радость, как в тот первый раз в больнице. Мне нужна была просто нормальная температура — тридцать шесть и шесть.

Перевод Б. Рифтина.

ВЫСОКАЯ ЖЕНЩИНА И ЕЕ МУЖ-КОРОТЫШКА[37]

Растет у тебя во дворе стройное деревце с гладким стволом. Ты давно привык к его виду. И вдруг однажды оказывается, что оно безобразно искривилось, и чем больше ты смотришь на него, тем неприятней оно становится. Но пройдет время, и глаз твой снова привыкнет к нему, будто оно всегда было таким. И если в один прекрасный день ствол его снова станет прямым и гладким, ты вновь почувствуешь смутное беспокойство: какая-то жердь, хоть бы чем-нибудь выделялось. А деревце просто обрело прежний вид. Почему же оно раздражает тебя? Не в привычке ли дело? А что? Думаете, привычки — пустяк? Они есть у каждого. Пускай привычка — не закон, не установление, которое ты обязан выполнять, однако она может причинять тебе массу неудобств. Только не вздумай обижаться, но ты намертво привязан к ней и порой невольно, неосознанно будешь поступать, как она велит. Разве ты, к примеру, посмеешь кричать благим матом при начальстве? Или высказывать свои взгляды в присутствии старших? А когда фотографируются группой с какой-нибудь знаменитостью, неужто позовешь ее стать рядом с собой? Или сам без церемоний станешь посередке, улыбаясь во весь рот? Конечно, нет. Ну да не будем об этом. А вот хватит ли у тебя духу взять в жены женщину лет на десять старше тебя или ростом на голову выше?

Между тем это не пустая болтовня. Знал я одну такую пару.

Она выше его на семнадцать сантиметров. Рост у нее метр семьдесят пять, и рядом с другими женщинами она — как журавль среди кур. А у мужа — всего метр пятьдесят восемь. В университете все звали его «У Старший»[38]. Его макушка вровень с ее сережками, и кажется, будто он ниже ее на две головы!

А вот как выглядит каждый из них: женщина — тощая, плоская, кожа на лице шершавая, словно это не покрытая лаком ракетка для пинг-понга. Глаза, нос, рот, уши — еще куда ни шло, но все очень уж обыкновенное, невыразительное, какое-то смазанное, как на слишком мелко вырезанной гравюре. Грудь не различишь под одеждой, спина длинная, прямая, бедра узкие, зад плоский — все равно что стиральная доска. А муж, наоборот, коротышка, толстяк, весь как резиновый мячик: упитанный, крепкий, лоснящийся. Губы, нос, подушечки пальцев, икры ног — точно упругие мясные катыши. Кожа на лице гладкая, глянцевая, как хорошее шевро, лоснится от жира. Сквозь нее будто просвечивает свежая алая кровь. Глаза словно электрические лампочки в полный накал. А у жены глаза тусклые, как мутные стеклянные шарики. Поставь обоих рядом — какая уж тут гармония! Только сравнения напрашиваются. А между тем их всегда видели вместе, они были неразлучны, как тело и тень.

Как-то раз их соседи справляли какой-то свой праздник. Вся родня была в сборе. Глава семьи, изрядно выпив и развеселившись, взял пустую бутылку, высокую и узкую, и поставил ее рядом с плоской баночкой из-под свиной тушенки. «Угадайте, что это? — спросил он и, не дожидаясь ответа, объявил: — Это та, длинная, с нижнего этажа, и ее хозяин-недомерок». Все расхохотались, довольные шуткой. И долго еще оттуда раздавались взрывы смеха.

Как же они нашли друг друга? Этот вопрос давно не давал покоя нескольким десяткам семей, живших в многоэтажном доме под названием «Единение». Когда эти двое, поженившись, поселились в нем, все старожилы заинтересовались ими. Только одни любопытствуют молча, а другие не могут удержаться от расспросов. Болтливые — те, у кого, как говорится, излишек ртов и избыток языков, — без конца судачат о людях. Выйдут супруги из дому в дождь, зонт всегда держит она — ей удобней; уронят что-нибудь, всегда поднимет он — ему удобней. Досужие соседки, едва те появятся, тычут им пальцем вслед, смех так и распирает их, они еле сдерживаются. Но то, что взрослые стараются скрыть, у детей может обернуться отвратительным фарсом. И вот уже кто-то из них, завидев эту пару, кричит со смехом: «Коромысло и скамейка!»

Супруги, казалось, ничего не слышали, их никогда не выводили из себя выходки детворы, они словно не замечали их. Но, может быть, именно поэтому их отношения с жильцами большого дома оставались прохладными. Те немногие из соседей, кто не любил соваться в чужие дела, при встрече с супругами по дороге на службу или обратно самое большее здоровались с ними или просто кивали головой. Вот и выходило, что большинству, которое сгорало от любопытства, было нелегко узнать о них что-нибудь. Ну, скажем, ладят ли они друг с другом, почему поженились, кто кого окрутил. Оставалось только гадать, не зная толком ничего.

Дом представлял собой общежитие старой постройки, с большими комнатами окнами на юг, с широкими темными коридорами. Перед ним — просторный двор, а напротив прилепился к воротам домишко. В нем жила семья портного. Сам портной был человек тихий, нелюдимый, а жена его вечно ходила по соседям поболтать о том о сем, любила другим косточки перемывать, а особенно разнюхивать чужие секреты. Как живут жены с мужьями, из-за чего бранятся невестки, кто усерден, а кто ленив в работе, у кого какое жалованье — все она знала до тонкостей, доподлинно. А если не удавалось выведать что-нибудь напрямую, придумывала тысячи хитростей, сотни уловок, чтобы все-таки дознаться. Тут у нее прямо талант был. И никто в этом не смог с ней сравниться. Ей ничего не стоило составить мнение о человеке по его манере разговаривать и по его облику — об этом и говорить нечего. Но она могла даже угадать тайные мысли. По запаху она определяла, кто часто ест мясо, и отсюда могла вычислить доходы семьи.