Дурню вдруг вспомнился мастер побелки Мао Чуйдэн. Всякий раз, когда он приходил белить комнату, он одевался во все черное, а руками и ногами махал все равно что старый комик Ма Цюаньлу из театра «Небесное блаженство». А когда он заканчивал побелку, на нем не было ни единого белого пятнышка. Такие великие умельцы все делают как-то по-особому, они словно и не замечают самих себя. Он подумал о том, что отец обучил его восьми стойкам кулачного боя, и, стараясь их припомнить, усердно изобразил их. Выходило у него неуклюже, но все-таки он мог и в сторону отскочить, и удар отвести. Как и обещал, он не стал пускать в ход косу и не сделал бы этого, даже если бы представился удобный случай. Так они попрыгали друг перед другом, и он слегка удивился: учитель Су наносил удары по всем правилам, двигался на редкость изящно, что же он не применяет опасных приемов, которых он бы испугался? Видно, этот старик не хочет зря нагонять страх на молодого человека, нарочно себя сдерживает и не собирается причинять ему вреда. Так и должен поступать настоящий учитель.

Дело было в пятом месяце, в пору вызревания хлебов, погода стояла жаркая. Су Тяньсян весь взмок, на его лице и висках поблескивали прозрачные, словно крылышки цикад, капли. Пожалуй, Су Тяньсяну, как признанному мастеру кулачного боя, и не к лицу было так увлекаться, а может быть, он, человек преклонного возраста, которому трудно угнаться за молодыми, на сей раз переусердствовал, вот и запыхался.

Дурень-Второй сказал:

— Не выпить ли вам, уважаемый, чаю?

Су Тяньсян словно не расслышал его слов, без усилия поднял ногу и хотел было ударить ею Дурню-Второму в живот, целясь в самое уязвимое место. Дурень-Второй не задумываясь принял позу «Чан Э отступает в сторону», и нога учителя Су прошла мимо. Су Тяньсян со всей силы ударил ногой в пустоту и всем телом наклонился вперед. Он быстро приставил вторую ногу, но на какое-то мгновение потерял равновесие и беспорядочно замахал руками в воздухе. Когда он снова прочно встал на обе ноги, то ткнул пальцем в Дурня-Второго и сказал:

— Ты, видно, устал. Я дам тебе передохнуть.

Все вокруг видели, что Су Тяньсян был слегка измотан. Дурень-Второй подумал о том, что этот старик приехал издалека, в душном паланкине, да еще жарился на солнце. Он прекратил схватку и сказал:

— Я пойду принесу вам, уважаемый, чаю.

Едва он повернулся к учителю Су спиной, как почувствовал, что сзади что-то сверкнуло в воздухе, и в тот же миг по его шее пробежал холодок. Сердце его кольнуло недоброе предчувствие, но волосы откликнулись на него даже быстрее, чем разум. Бах! Он обернулся и увидел, что в земле торчал узкий нож длиной больше половины чи. Су Тяньсян стоял неподвижно, как столб, на ладони его правой руки виднелась красноватая вмятина от только что брошенного им ножа. А собственная коса Дурня уже спадала ему на плечо, словно ручная змея, готовая в любой миг броситься: на того, кто приблизится к ней. Все вокруг обомлели. Кое-кто подумал о том, что Су Тяньсян недаром не стал снимать халат — видно, прятал внутри него нож. Но как же Дурень-Второй ухитрился опередить учителя Су и отбить нож?

Задуманное Су Тяньсяном нападение исподтишка сорвалось, но у кого в первый раз не получится, тот не успокоится, пока не попытается во второй раз. Однако едва он метнулся к торчавшему из земли ножу, как коса Дурня-Второго с молниеносной быстротой обвилась вокруг рукоятки ножа, выдернула его из земли и отшвырнула в сторону. Нож с глухим стуком вонзился в росшую неподалеку иву. Его лезвие вошло в дерево почти на целый цунь[32].

Толпа вокруг так и ахнула!

Су Тяньсян весь затрясся, его лицо стало бледным. Он крикнул Дурню-Второму прежним начальственным тоном:

— Что-то, парень, твоим словам не верится. Говоришь, что не занимаешься воинским искусством, что не будешь драться косой, не будешь мешать мне показывать приемы. Ну, погоди, как-нибудь ты у меня отведаешь кулачного искусства Врат Будды, по настоящей шаолиньской школе. То-то затрещат твои косточки и полопается твоя шкура!

С этими словами он нырнул в паланкин и, не дожидаясь, пока слуги опустят занавес, сам сдернул его. Паланкин тут же унесли. Стеклянный Цветок еще быстрее побежал впереди паланкина.

Дурень-Второй стоял и смотрел на стремительно удалявшийся паланкин. Он не понимал, почему этот знаменитый человек поспешил убраться восвояси, как только у них вышло серьезное столкновение. Сначала он держался с таким достоинством и дал так много наставлений, что перед ним просто невозможно было не склонить голову. А потом он так ладно показывал всевозможные приемы кулачного боя!

В каждом деле есть, во-первых, способности, во-вторых, язык, а в-третьих, искусство. Если мало способностей, тогда работают языком, если языком не победишь, тогда показывают искусство. Сам-то он поначалу думал, что все вокруг сильнее его, ему и в голову не приходило, что его коса сокрушит всех этих именитых людей. Конечно, авторитет больших людей наполовину держится на их славе, только откуда взялась сама слава? Это уж одному черту известно. Но он уже поверил в свои силы.

Словно на крыльях счастья, он вбежал во двор, запер ворота и в каком-то сладостном упоении на одном дыхании проделал все сто восемь ударов косой, которым его обучил отец. С каждым ударом он все отчетливее чувствовал, что коса легко повинуется ему и может делать все что угодно, что она бывает и твердая, и мягкая, все понимает и для нее нет преград. Казалось, в целом свете не было силы, которая могла бы ей противостоять. Он мотнул головой, и коса послушно улеглась у него на затылке. В этот миг душу его наполняло радостное возбуждение, но, успокоившись, он понял, что к этой радости примешивалась какая-то смутная, неизъяснимая тревога. Да, неизвестного в мире всегда больше, чем известного, а вымышленного куда больше, чем настоящего. Тут гляди в оба!

Люди что пчелы: где цветы, туда и слетаются.

Когда вы стоите высоко, вокруг вас мельтешит толпа, и вы не можете разобраться, что к чему. Но стоит вам очутиться внизу, как истина и ложь окажутся разделенными, и вы тут же поймете настоящую цену всего. Есть в Тяньцзине поговорка, она гласит: самую черную отраву подносят приятели.

За эти несколько месяцев опозоренному Стеклянному Цветку пришлось хорошенько изведать вкус самой горькой отравы. Никто его не чтил, никто его не боялся. Один человек — это просто одинокое существо. Для таких, как он, уже не способных нагонять страх, все кончено. У него не хватало смелости показаться на улице Гуицзе, а его почет, власть, связи и даже удовольствия в кабачках и притонах квартала Хоуцзяхоу заграбастал Смертник Цуй. Теперь он жалел, что в год, когда он был особенно в силе, не разделался со Смертником Цуем под предлогом того, что тот покалечил ему глаз. А сейчас сердиться и пугать кого-то было уже бесполезно. Любой припомнит ему историю с Дурнем-Вторым. Злиться на других, злиться на небо и землю — это даже легче, чем злиться на самого себя. Как ни верти, а все рухнуло по его собственной вине.

Он больше не осмеливался просить кого-то о помощи. Дай Куйи, Ван Каньтянь, Лю Банцзы сами опозорились. Он даже привел Су Тяньсяна, чтобы тот побил Дурня-Второго. Кто же знал, что этот учитель только пыжиться горазд? После того как Су Тяньсяну досталось от косы Дурня-Второго и ему, пристыженному, пришлось убраться восвояси, ученики чуть ли не смеялись над ним. А слава Дурня-Второго стала еще громче. Ну а когда люди начинали говорить про волшебный кнут, они тут же, конечно, вспоминали и о Стеклянном Цветке. Ведь о том кнуте стало известно после того, как Стеклянный Цветок вздумал пошуметь на празднике. Если бы не он, Дурень-Второй до сих пор торговал бы своей соей и не знали бы о нем, как говорится, ни слухом ни духом! Поэтому кто бы ни говорил про волшебный кнут, обязательно начинал свой рассказ с того, как Стеклянный Цветок «задрал ноги к небу». А кто хотел, чтобы волшебный кнут казался еще волшебнее, тот говорил что-нибудь еще более неприятное. Мог ли он ходить надутым, как бык? Приходилось вилять хвостом, как собачонке.