Только теперь мне стала ясна вся беспочвенность оптимизма, с которым я принял к исполнению это дело.
Вчера после обеда заместитель председателя уездного суда пригласил меня к себе и вручил, как он изволил выразиться, «весьма щекотливое дело». Дело о разводе. Как о некой потрясающей новости о нем у нас в уезде давно были наслышаны все, естественно, и до моих ушей неоднократно кое-что доходило. Поскольку конкретно данным делом я не занимался, то знал о нем не много. Мне было известно, что восемь лет назад в большую производственную бригаду Даюйшу коммуны Чжаоцзятунь приехала из города девушка со средним образованием. Не прошло и года, как она вышла замуж за одного из членов бригады по имени Чжао Сочжу. Руководство коммуны рапортовало в уезд об этом браке, охарактеризовав его как образец «укоренения грамотной молодежи в деревне». В то время я работал в уезде техническим секретарем, и этот материал проходил через меня, более того — о нем, кажется, появилась информация в какой-то газете.
Позднее вместе с другими уездными работниками я выезжал на три месяца в коммуну Чжаоцзятунь для оказания помощи в строительстве оросительного канала и там слышал об этой молодой чете. Жили они в ладу, у них родились два мальчика-близнеца. Лично я не видел супругов, хотя, откровенно говоря, мне очень хотелось посмотреть, как складывается семейная жизнь у девушки из большого города с человеком, выросшим в деревне, что называется, от земли. Но полгода тому назад до нас дошла весть, что эта женщина внезапно подала на развод. Причем с самого начала заявила о своем непреклонном решении развестись во что бы то ни стало — как гвоздь в доску заколотила! Чжао Сочжу согласия на развод не дал, тогда она без лишних слов укатила в город, бросив мужа и двух сыновей. Прошло четыре месяца с момента ее бегства, и за все это время она ни разу не навестила семью. По всему выходило, что с Чжао Сочжу она порвала окончательно, совершенно не интересуясь его мнением на сей счет.
И тут начались людские толки. Одни осуждали жену, другие — мужа, одни хвалили, другие хаяли, одобряли, порицали и даже мерзостные, пакостные предположения строили. Я пытался прояснить некоторые детали у старины Люя, занимавшегося данным делом, но, как ни странно, ничего вразумительного тот сообщить не смог, лишь дал понять, что стоит на стороне Чжао Сочжу. Я спросил — почему. Он ответил, что доводы женщины непонятны, что «некоторые ее словечки поразительны и докопаться до их истинного смысла нет никакой возможности» и даже «невоспроизводимы». Кроме того, Люй добавил, что сам он не очень «подкован» в смысле образования и не в состоянии совладать с этой грамотной молодой бабенкой, которая «за словом в карман не лезет, настырна и стоит насмерть за свою правду».
В конечном счете это дело на том этапе так и не получило своего завершения. И кто бы мог подумать, что вчера во второй половине дня оно свалится на мою голову! Заместитель председателя суда заявил, что я не лишен дара убеждения, лучше других умею находить правильные решения в сложных спорных вопросах, к тому же в уездном суде я единственный работник с высшим образованием, а этого вполне достаточно, чтобы справиться с женщиной, окончившей только среднюю школу.
Посему, видимо, я оказался именно тем человеком, которому следовало поручить это дело. Я согласился принять его в свое ведение и вчера вечером продумал некоторые детали предстоящей работы. Прежде всего надобно кое-что довыяснить, затем в соответствии с заведенным порядком ведения бракоразводных процессов, кроме случаев с особыми обстоятельствами, следует, как обычно, примирить стороны.
Выходит, думал я, передо мной стоит простая и единственная задача: приложив максимум усилий, разбить аргументы сторон и привести тяжбу к благополучному концу. Как говорится, приятели не подерутся — не сдружатся, супруги не поссорятся — не слюбятся. На свете нет ничего невозможного. Да и коллеги в один голос твердят, что мой язык стоит иного кулака! Но теперь эта молодая женщина в моих глазах предстала в образе, прошу прощения за сравнение, заржавленных железных ворот, которые с помощью обычной силы открыть будет весьма затруднительно.
Чтобы немного успокоиться, я закурил сигарету. Напустил на себя серьезный, официальный вид и приготовился приступить к беседе. Осмотрелся по сторонам. Комната, не более десяти квадратных метров, выглядела неухоженной, заброшенной и убогой. Кроме двух небольших односпальных кроватей и комода, вся остальная мебель представляла собой ветхий хлам и жалкую рухлядь. В помещении стоял спертый, сырой, терпкий запах: может быть, отсырел земляной пол из-за ненастной погоды или хозяйка поздно встала и еще не успела открыть окно для проветривания. Окном служило небольшое отверстие размером шестьдесят на шестьдесят сантиметров, забранное металлической решеткой. Выходило оно на север, и не исключено, что даже в ясные дни в эту невзрачную каморку солнечные лучи пробивались с трудом. То, что находилось в углах помещения, различить было невозможно, но зато четко были видны книги, в беспорядке лежавшие на маленьком столике, возле которого я сидел. Среди них я отметил романы Хемингуэя и Ромена Роллана, «Исповедь» Руссо, увесистый том «Эстетики» Гегеля и многое другое. С некоторыми из этих произведений я познакомился, учась в университете, другие читать не довелось, знал только всем известные имена их авторов.
Кто-то, сейчас уж не помню, высказал мысль: книги, окружающие человека, служат волшебной щелочкой, через которую можно заглянуть в его душу; и я по лежащим передо мной книгам, не развлекательным, а очень серьезным и глубокомысленным, открыл для себя: душа этой женщины не мелкая лужица, а глубокий колодец. С ней я еще не разговаривал, только видел тесную, ветхую комнату да вот эти книги, но они без слов, исподволь уже отмели казавшиеся у нас в уезде правдоподобными слухи о «ее полюбовнике», о «наслаждениях, за которыми она уехала в город, бросив мужа и детей». Ведь в противном случае она…
— Что тебя интересует? — прервала Чжо Найли ход моих мыслей. Она сидела на краешке тщательно прибранной постели, волосы у нее были причесаны и аккуратно уложены. Глядела она прямо мне в глаза.
Слова, с которыми я обратился к ней, мне и самому показались несущественными, непродуманными, сказанными второпях, в растерянности, чего со мной никогда прежде не бывало.
— Просьбу о вашем разводе… когда ты с ней обратилась?
Необходимости спрашивать об этом, конечно, не было. Тут же последовал ее нелюбезный контрвопрос:
— А разве в твоем портфеле ничего об этом не написано?
Эта фраза, выражение лица, как бы лишенного человеческих чувств, ее умение точно выразить свою мысль пробудили во мне энергию, задели мое самолюбие и достоинство. Скованность и недоумение мгновенно прошли. Меня охватило возбуждение, как у солдата перед атакой, я почувствовал небывалый прилив сил, на меня, как на поэта, снизошло вдохновение. Без околичностей я решил перейти в наступление.
— Главная цель моего приезда — разобраться в мотивах твоей просьбы о расторжении брака. Ведь выдвинутые тобой ранее доводы логичны лишь для тебя одной, для любого другого, тем более для Чжао Сочжу, они нелогичны. Поэтому и суду будет весьма затруднительно принять их во внимание.
Я и предположить не мог, что мои слова произведут на нее такое впечатление: она вскочила как ужаленная, краска залила ее лицо, она с трудом удерживала негодование и, засверкав глазами, так и сверлила меня взглядом. Потом ее желтое, с правильными чертами лицо приобрело надменное выражение. Она склонила голову набок и насмешливо сказала:
— Да, когда ты пришел, я встретила тебя не очень-то приветливо, мне до сих пор еще немного совестно, но сейчас я окончательно убедилась в правильности своего предположения: все вы одним миром мазаны! Хотела бы я знать, у вас там, в суде, хоть кто-нибудь понимает, что человеку нужна духовная жизнь, жизнь, основанная на чувстве, а для супругов необходим по меньшей мере хотя бы общий язык! Неужто ваш долг состоит единственно в том, чтобы сохранить все семьи, не допустить их распада, не обращая ни малейшего внимания на то, что же их связывает — мучения или счастье? Все ваши слова — это средство для склеивания, они предназначены для того, чтобы слепить развалившиеся семьи. Разве ваша функция в этом? К сожалению, я вам не птичка, не полевая мышь и вообще не какое-то животное. Я человек! А человек испытывает потребность в духовной жизни, в высоких чувствах. К тому же высшим жизненным правом человека является право выбирать образ жизни, исходя из собственных представлений о жизни. Попирать это право недопустимо, как недопустимо применять физическое насилие. Что же касается моего развода, то это сугубо личное дело, и меня мало интересует, понимает кто-нибудь мои мотивы или нет!
