Хэ Цзяньго бросил на нее пронзительный взгляд.

— Что смотришь? Это подвиг, мы должны до конца довести кровавый бой с врагами! — Он повернулся лицом к толпе, поднял над головой деревянную винтовку и звонко закричал: — Товарищи! Боевые друзья! О чем говорит то, что сейчас произошло? Враги не сдались, они по-прежнему бешено сопротивляются. Они идут на любую хитрость, чтобы одолеть нас. Мы должны действовать решительно, нам нельзя отступать. Отступить перед врагом — это позор! Чтобы защитить победу, купленную кровью революционеров, чтобы красные реки и горы никогда не изменили свой цвет, мы должны довести до конца кровавый бой с врагами. Довести до конца кровавый бой с реакционерами всех мастей! Врагов, не желающих раскаиваться, железный кулак революции должен разбить вдребезги!

От долгой речи лицо его раскраснелось, шея вспухла, кадык выступил вперед. Он размахивал руками, как жонглер. Свисток, висевший у него на груди, болтался туда-сюда. Наконец он заговорил на самой высокой ноте:

— Враги точат на нас ножи. А мы? Кровь за кровь, зуб за зуб! Мы ничего не боимся, будем служить делу революции, смело бросимся в кровавый бой. Победа будет за нами! — И он поднял сжатую в кулак руку.

Ко всем вернулась уверенность. Зазвучали лозунги, и в едином порыве поднялись руки, сжимавшие деревянные винтовки. Бай Хуэй тоже подняла винтовку. Сознание своей правоты уже прогнало в ней минутный страх. Теперь на ее побелевшем лице снова царила прежняя холодная и твердая уверенность в себе. Брови, совсем недавно согнутые сомнением, снова взметнулись вверх.

Однако на кончике винтовки еще краснела капля крови, и вид ее тревожил Бай Хуэй. Она повернула винтовку так, чтобы не видеть крови, но ее стало неудобно держать. Возвращаясь в помещение своей роты, она украдкой, словно бы невзначай, потерла дуло винтовки о косяк двери. У нее не хватило смелости оглянуться. Заметил ли кто-нибудь, где осталась та капля крови?

Ночью ей приснился страшный сон.

Со всех сторон ее окружали изуродованные, страшные человеческие фигуры. Среди них была женщина с короткими волосами. Она стояла спиной и не оборачивалась. Бай Хуэй хотела закричать от ужаса и не смогла; ей хотелось убежать, но ноги не слушались ее.

Забравшийся в комнату утренний луч упал ей на лицо и разбудил ее. Она открыла глаза, увидела перед собой белоснежную стену, показавшуюся ей непривычно чистой и светлой. За ней — стул, дверь, стакан, искрящийся солнечными бликами, вешалку, на которой висели зеленая куртка с красной повязкой и свисток. За столиком в коридоре сидел отец. Он завтракал.

Бай Хуэй быстро причесалась, умылась и села напротив отца. Завернув щепотку овощей в лепешку, она принялась торопливо есть. Отец, нацепив очки в черной оправе, читал газету. Словно редактор, правивший статью, он вчитывался в каждое слово, как будто боялся что-то упустить; губы его беззвучно шевелились. Он в упор посмотрел на Бай Хуэй. Бай Хуэй опустила глаза. Этот взгляд напомнил ей вчерашний взгляд учительницы. Она еще не забыла страх, пережитый во сне.

— Ты где была вчера? — спросил отец, не отрывая глаз от газеты.

— Я? — Неужели отец что-то знает?

— Ну а кто же еще? Ты ночью что-то кричала. Я тебя окликнул, хотел разбудить, а ты все кричала. — Отец по-прежнему смотрел в газету.

— Что я кричала?

Отец поднял голову, испытующе посмотрел из-за очков на дочь. Лицо у нее было белым, как грушевый цвет, глаза беспокойно бегали.

— Я не мог разобрать. Что с тобой, малышка Хуэй?

— Ничего. У нас… вчера целый день был митинг. Устала очень.

И, словно боясь, что лицо выдаст ее тайну, отвернулась.

Отец смерил ее взглядом и снова уткнулся в газету.

В последнее время отец все больше молчал. Он и раньше не любил говорить. Весь день пропадавший на работе, он очень редко разговаривал с дочерью. И когда Бай Хуэй пыталась вспомнить какой-нибудь разговор с отцом, ей ничего не приходило на ум. Ведь он и вправду очень мало с ней говорил. Лишь в редкие минуты, когда широкое красное, изрезанное морщинами лицо отца расплывалось в довольной улыбке, отец мог сказать пару фраз: «Ну что, дружок, опять у тебя от прошлого квартала в запасе пара дней!» Или: «Вот здорово! Справили новую чугунную кровать! Малышка Хуэй, ты знаешь, что это такое? Ну, это все равно что… все равно что тебе дали новый автомат! Знаешь, у отца сегодня хорошее настроение, пойдем-ка погуляем!» И они шли куда-нибудь, чтобы хорошенько закусить.

Вот так отец разговаривал с ней. Может быть, он говорил так потому, что дочь сначала была маленькой и беседовать с ней ему было неинтересно?

Потом она подросла, а старая привычка осталась. Все, что она знала об отце, она слышала от его братьев. Даже то, что отца повысили от начальника канцелярии до директора фабрики и что он одновременно стал секретарем, она узнала от посторонних людей. Отец был директором фабрики, где делали кровати. Сначала на ней работали пятьсот человек, потом, как она слышала, семьсот, восемьсот и даже больше тысячи рабочих. Однажды она ходила к отцу на работу. Она увидела высокое здание, в шесть или семь этажей, с задымленными окнами. Внутри оглушительно грохотали машины. Еще там был светлый и просторный зал для собраний и показа кинофильмов. От коллег и друзей отца она знала, что отец добрый, справедливый и достойный уважения человек.

Отец постоянно вычеркивал дочь из своей повестки дня и, только придя поздно вечером домой, узнавал, что она еще не ела, и поспешно принимался за готовку. В такой момент он мог весело улыбнуться дочери и шутливо обругать ее «маленькой должницей». Так он выражал свою любовь к дочери. За многие годы Бай Хуэй не провела с ним вместе и нескольких дней. Все потому, что отец был вечно очень занят. Но каждый год они вместе отмечали годовщину смерти матери. В этот день у отца всегда был очень серьезный вид. На стене под портретом матери он вешал разноцветные шелковые и бумажные ленты. Отец и дочь вместе стояли перед портретом. И каждый раз отец говорил Бай Хуэй: «Не забывай свою мать».

В молодости мама служила нянькой в доме владельца опиекурильни. На теле ее так и не зажили шрамы от хозяйской плетки. В армии, воюя против японских захватчиков и гоминьдановских реакционеров, отец и мать познакомились, полюбили друг друга, поженились. Когда их часть ушла на юг, за Янцзы, мать, ожидавшая ребенка, осталась работать в партизанском госпитале. Как только окончилась война, отец вернулся за матерью. Товарищи из партизанского госпиталя со слезами на глазах передали ему двухмесячную девочку и зеленый мешочек: за четыре дня до возвращения отца мать убило вражеским снарядом. Младенцем этим была Бай Хуэй. В мешочке были мамины вещи: кое-что из одежды, старенькая, потерявшая несколько зубьев бамбуковая гребенка и букварь. В те времена люди не имели состояния, да и не нуждались в нем. Самым драгоценным из этих вещей была мамина фотокарточка, вложенная в букварь. Если бы не эта фотография, Бай Хуэй так и не узнала бы, какой была ее мать.

Отец увеличил фотографию и вложил ее под стекло. Оригинал был очень старым, изображение на нем потускнело и стерлось, кое-где виднелись царапины. После того как его увеличили, черты лица немного расплылись, словно окутались легкой дымкой. Но глаза у мамы были такие же ясные и большие. С фотографии она спокойно смотрела как бы через дымку времени на своих родных. Бай Хуэй не могла забыть мать. Она верила, что хорошо понимает ее, погибшую, мало виденную. Она знала, кому та посвятила всю свою жизнь! И кто отнял ее. У нее была счастливая семья, она могла стать такой прекрасной матерью! Кто отнял у нее жизнь? Страшный старый мир и классовые враги!

Фотография мамы вначале висела в комнате отца. В день, когда Бай Хуэй поняла, что значит для нее мать, она сама перенесла фотографию к себе в комнату.

Ее любовь и ненависть были четко разграничены, она никогда не сомневалась. И отец ей доверял, ведь она всегда была одной из лучших учениц в классе и школе. Два раза в год она показывала отцу дневник, испещренный красными оценками «пять». Показывала она дневник и фотографии матери. Она все делала по совести!