В столовой, наполненной вечно торопящимися сотрудниками и исходящим от котлов паром, Чжао Чан углядел Цуй Цзинчуня, одиноко сидевшего за дальним столиком. Держа в руках свою миску с рисом, он протиснулся к Цую, уселся рядом и тихо спросил:

— Чем это вы сейчас занимались с У Чжунъи?

Цуй Цзинчунь внимательно посмотрел на Чжао Чана и ответил безразличным тоном:

— Да ничем. Просто так, разговаривали.

— И что он сказал?

Цуй опять посмотрел на собеседника и ответил с тем же равнодушием:

— Ничего особенного. — Было ясно: он не намерен делиться с Чжао содержанием беседы.

Тот сразу же прикинул: не мог ли их разговор касаться его, Чжао. В душе вновь ожило подозрение, что Чжунъи способен навредить ему. Чувство жалости к товарищу сменилось желанием поскорее доконать его, чтобы окончательно отвести от себя опасность. Наскоро пообедав, он помчался в рабочую группу, чтобы сообщить Цзя Дачжэню о сделанных им утром в секторе новой истории ценных открытиях. Тот выслушал сообщение, подперев рукой острый подбородок, а затем рассмеялся, довольный и радостный. Он был доволен проделанной Чжао Чаном работой и радовался, что вчерашние его тонкие наблюдения над У Чжунъи подтвердились.

— Надо будет сказать Цуй Цзинчуню, чтоб он немного нажал на У.

— Боюсь, Цуй Цзинчунь не самая подходящая для этого фигура, — произнес Чжао Чан и рассказал о таинственной беседе между Цуем и У в кабинете региональных проблем. — Вы вчера были абсолютно правы: Цуй Цзинчунь относится к ведению кампании спустя рукава, атмосфера в его секторе довольно прохладная. Да и моему приходу он явно не обрадовался.

Когда Цзя Дачжэнь сердился, его лицо становилось особенно неприятным. Сухо усмехнувшись, он сказал:

— Тогда я сам нажму на него. На завтра я запланировал один не совсем обычный митинг, начальство уже дало свое согласие. Вот увидишь, все придонные рыбы одна за другой выплывут на поверхность!

Сотрудники института истории, собравшись на следующий день во дворе, чувствовали себя как перед казнью.

Они сидели рядами прямо на земле. На цементированном возвышении перед задним корпусом располагался президиум экстренного митинга. Никаких украшений не было — тут уж не до эстетики. Как в артиллерии, принимаются в расчет лишь точность огня и его убойная сила.

Члены президиума располагались за желтым деревянным столом, ничем не прикрытым, на нем стоял лишь примитивный микрофон, обернутый красной тряпкой и потому напоминавший барабанную палочку, из тех, какими пользуются во время праздничных шествий. На деревянных же стульях восседала пятерка институтских руководителей — все с каменными лицами, заранее возвещавшими аудитории: никто не должен ожидать для себя ничего, кроме плохого. Именно так: нахмурив брови, устремив в одну точку взгляд, прогнав тепло улыбок и доброжелательность за тысячу ли — надлежало сидеть положительным персонажам предстоящей драмы.

Да, жизнь порой заставляет людей, осознают они это или нет, разыгрывать роли в спектаклях. Шуты нередко изображают серьезных персонажей, серьезные ситуации часто оборачиваются шутовством. Ты считаешь себя режиссером, указываешь другим, что и как играть, а на деле ты лишь актер, исполняющий роль режиссера. И не на кого обижаться, ведь тебя самого распирало желание повелевать людьми, подняться над другими.

На возвышение энергичным шагом поднялся Цзя Дачжэнь, на этот раз в армейской фуражке цвета хаки. Минуты три он, вытянувшись в струнку, стоял рядом со столом, а весь двор ждал, затаив дыхание, когда он откроет рот. Вдруг он с силой опустил кулак на поверхность стола. Трах! Все вздрогнули, а он заговорил торжественно и сурово:

— Ввести сюда Цинь Цюаня и остальных трех бывших контрреволюционеров и правых элементов, упорствующих в своих реакционных взглядах!

Тотчас же из-за противоположного угла заднего корпуса появились одетые в армейские куртки члены институтского ополчения. С красными нарукавными повязками, на которых значились иероглифы «постовой», они тащили обвиняемых, заломив им руки за спину. Одновременно «лозунгщики» — мужчина и женщина, стоявшие по обеим сторонам трибуны, — начали выкрикивать призывы, с тем чтобы их повторяли все собравшиеся. Атмосфера сразу накалилась, сидевшие во дворе стали в такт лозунгам поднимать и опускать белые круглые кулаки.

Находившийся в гуще людей У Чжунъи подумал: через несколько дней и он, чего доброго, окажется на месте Цинь Цюаня — и весь покрылся холодным потом. Чжао Чан сидел рядом с ним и то и дело косился на него, чтобы видеть выражение лица коллеги.

Четверых обвиняемых поставили перед президиумом и велели низко склонить головы. Судилище началось. Несколько активистов кампании накануне вечером получили задание подготовить обвинительные материалы. Всю ночь они строчили тексты своих выступлений и вот теперь поочередно поднимались на возвышение и суровыми голосами обрушивались с бранью на Цинь Цюаня и его товарищей по несчастью. Затем ополченцы под шумные возгласы собравшихся увели их обратно. Вновь появился Цзя Дачжэнь. Ему действительно нельзя было отказать в режиссерском таланте, в умении использовать настроение аудитории. Разыгравшийся пролог должен был наэлектризовать собравшихся; лишь теперь начиналось основное действие, разработанное им во всех деталях. Опершись руками о стол, он заговорил:

— Мы только что провели борьбу против Цинь Цюаня и трех других подонков. Но настоящий объект нашей нынешней кампании не они, а те враги, которые хорошо, даже слишком хорошо, укрылись среди нас. Кампания длится уже почти неделю. Мы с самого начала разослали два вида бланков: один для разоблачительных заявлений, другой для самокритики и признаний вины. Мы можем перед всеми рассказать о результатах — ведь у нас нет никаких секретов, мы работаем у всех на виду. Так вот, на сегодняшний день разоблачений и обвинений очень много, самокритики и признаний вины очень мало. Основываясь на значительном числе разоблачительных заявлений (включая те, что были пересланы нам из других организаций), мы провели предварительное расследование внутри института и вне его. Уже первые результаты весьма обнадеживают и полностью подтверждают, что в нашем институте на самом деле притаилась группа старых и новых контрреволюционеров. Они и в данный момент сидят среди нас.

Подобные речи Цзя Дачжэнь не готовил заранее: в нужную минуту у него как бы сами слетали с языка сильные и действенные слова. Весь зал замер — как говорится, «и вороны, и воробьи лишились голоса». У Чжунъи казалось, что каждое слово нацелено прямо в него. В ушах звенело, но сквозь звон прорывались слова Цзя Дачжэня:

— Все эти дни мы не раз и не два обращались к этим людям, призывали их добровольно покаяться и тем самым заслужить снисхождение. Но все оказалось напрасным. Кое-кто из этой публики полагает, что мы просто пугаем их и ничего страшного не случится: мол, пошумят и оставят в покое. Другие же принципиально не желают признать за собой вины и готовы сражаться до последней возможности. Итак, нас вынуждают действовать. Время не ждет, больше нельзя сидеть сложа руки, нельзя либеральничать. Мы сегодня же вытащим на божий свет некоторых из них!

У Чжунъи превратился в подобие деревянной скульптуры. Лишь веки моргали изредка, но глаза словно застыли, устремленные на возвышавшегося над всеми Цзя Дачжэня. Сидевший рядом Чжао Чан тоже был очень обеспокоен. Да, сам Цзя Дачжэнь поручил ему быть возле Чжунъи и следить за ним — значит, он по меньшей мере не питал к нему недоверия. И все-таки теперешняя его речь вызывала тревогу. В такие времена каждый думает о себе, фортуна переменчива. Кто может поручиться, что Цзя не хотел усыпить его бдительность? Людей такого сорта до конца понять невозможно… Под лучами весеннего солнца на его выпуклом лбу выступили капельки пота, но то был холодный пот. А в ушах звучал громкий голос Цзя Дачжэня:

— Чтобы дать этим людям последнюю возможность добровольно признаться в своих преступлениях, мы готовы подождать пять минут. Сейчас политический водораздел провести легче легкого: кто повинится сам — заслужит снисхождение, кого придется вытаскивать — с теми поступят по всей строгости. Итак, — тут он, как судья на легкоатлетических соревнованиях, поднял руку и стал смотреть на часы, — начали!