— Старина, что ты думаешь по поводу У Чжунъи?

Чжао Чан оцепенел. Ему почудилось, что Чжунъи только что беседовал с Цзя Дачжэнем. Может быть, Цзя уже располагает материалом на него и теперь хочет вызвать на откровенность? Руки и ноги его одеревенели, стиснувший сердце страх отчетливо отразился на лице. Если бы Цзя в этот момент сидел напротив него, он, конечно, обнаружил бы еще одну подозрительную личность и не преминул бы вывести Чжао на чистую воду, приумножив свои заслуги. Но на сей раз ему не повезло. Словно слепая птица, удача метнулась в сторону Чжао Чана. Поняв, что Цзя Дачжэнь не заметил его мгновенной растерянности, он опустил ресницы и, продолжая листать материалы, ответил:

— Чжунъи?.. Затрудняюсь сказать.

Цзя Дачжэнь повернулся в его сторону:

— Как же так? Ведь вы с ним в близких отношениях!

— Близких? — хмыкнул Чжао Чан. — Да он со всеми в таких отношениях!

— Ты всегда заботился о нем!

— Ну, конечно, мы работаем в одном секторе, заняты сходными проблемами, общаемся чаще…

— Ты каждую зиму помогал ему устанавливать печку. Когда его брат болел, ты дал ему в долг двадцать юаней. — Цзя Дачжэнь говорил, не спуская с Чжао Чана глаз.

Чжао удивился, как хорошо осведомлен Цзя о его отношениях с Чжунъи. Между тем тот больше всего интересовался именно личными делами сотрудников института и прекрасно знал, кто с кем дружит, с кем в ссоре, кто как проводит свободное время. Хотя с начала кампании Цзя и Чжао принадлежали к одной фракции и Цзя привлекал Чжао к выполнению важных поручений — сейчас вот включил его в рабочую группу, — Чжао понимал: все это до поры до времени. Стоит Цзя унюхать интересующий его материал, и он не пожалеет ни друга, ни родню. Пока Чжао не мог понять, к чему тот клонит, но не ждал ничего хорошего и почел за благо ответить неопределенно:

— Ну, если у тебя просят взаймы, отчего же не дать, в этом ничего особенного нет.

— А ты знаешь, о чем думает У Чжунъи в глубине души? — не отставал Цзя Дачжэнь.

Тут Чжао Чан догадался, что разговор не имеет отношения к нему лично. На сердце полегчало, и он стал отвечать более свободно:

— На этот счет я вам так скажу: со стороны посмотреть — мы вроде бы приятели, а на самом деле я его почти не знаю. Когда мы вместе, разговор идет только о работе или о житейских мелочах. О своих личных делах он никогда не говорит, о чем думает — тем более. Иной раз вздохнет глубоко, я спрашиваю — о чем, а он молчит. Потом еще раз вздохнет, но я уж не спрашиваю.

Говоря так, Чжао Чан хотел, с одной стороны, вызвать у Цзя интерес к личности Чжунъи, а с другой — создать впечатление, что он никогда не вел с ним откровенных разговоров, чтобы было легче отпереться, в случае если Чжунъи действительно донесет на него. Свою оборону он строил весьма искусно — ни дать ни взять невидимая линия Мажино.

— В его приемнике есть коротковолновый диапазон? — переменил тему разговора Цзя Дачжэнь.

— По-моему, нет. Да и приемника, скорее всего, нет. — Чжао Чан все еще не догадывался, к чему клонит собеседник, но одно было ясно: он сам Цзя Дачжэня не интересует.

— А дневник он ведет? — продолжал тот.

— Это мне неизвестно. Да если б и вел, мне бы, во всяком случае, не показал! А в чем дело, с ним что-нибудь случилось? — перешел в контрнаступление Чжао Чан. Он понял, что, ограничиваясь ответами на вопросы, ставит себя в невыгодное положение.

Цзя Дачжэнь резко поднялся и произнес уверенным, не допускающим сомнения тоном:

— С ним не все в порядке!

При этих словах у Чжао Чана от радости заблестели глаза. Так, значит, дуло ружья, казалось бы целившегося в него, направлено совсем в другую сторону! Будь он в комнате один, он закричал бы: «Слава богу!» И все же ему было трудно представить себе, какую зацепку мог Цзя Дачжэнь отыскать у Чжунъи — такого осторожного, робкого, законопослушного!

— А что именно? — не удержался Чжао.

Цзя Дачжэнь смерил его взглядом, но не стал делиться с Чжао своим только что сделанным открытием. Продолжая курить, он в задумчивости походил по кабинету, затем вернулся к столу и погасил сигарету о край стеклянной пепельницы. Обернувшись к Чжао Чану, он произнес внушительно:

— Что именно — узнаешь потом. Раз я сказал, значит, так и есть. Я… я думаю поручить кому-нибудь проследить за ним и о всяком необычном поступке тотчас докладывать мне. Пожалуй, я поручу это тебе — вы всегда были с ним близки, так что ты не вызовешь подозрений. Но только надо постараться не вспугнуть его. Справишься?

Чжао Чан возликовал в душе. Уж раз Цзя Дачжэнь дает ему такое задание, значит, У Чжунъи не успел написать на него донос. Неважно, виноват ли У Чжунъи, и если виноват, то в чем. Важно использовать данное ему поручение, чтобы прибрать Чжунъи к рукам. Если он сумеет двумя пальцами, большим и указательным, сомкнуть рот, из которого могут вырваться смертельно опасные для него слова, он станет хозяином положения. После короткого молчания он сказал:

— Думаю, справлюсь. Только попрошу вас дать знать Цуй Цзинчуню, а то увидит, что я все время верчусь около У Чжунъи, еще заподозрит неладное. Вы же знаете, характер у него сложный!

— Чего там сложного! Обыкновенный правый, консерватор. И всегда таким был. К классовой борьбе относится с предубеждением. Только тебя это не касается, с завтрашнего дня ты от имени рабочей группы будешь вести кампанию в секторе новой истории. Хорошо?

— Хорошо! Замечательно! — Чжао Чан уже предвкушал, как поизмывается над людьми.

Стараясь не подавать виду, Чжао Чан краем глаза следил за сотрудниками сектора новой истории. Действительно, в У Чжунъи появилось нечто непривычное — лицо казалось серым, как штукатурка, глаза за стеклами очков беспокойно бегали. Стоило кому-либо встретиться с ним взглядом, как он сразу опускал веки. Чжао Чан несколько раз ставил этот опыт — и все время с одинаковым результатом. У производил впечатление человека, утратившего ко всему интерес, опечаленного и больного. По полчаса, если не больше, просиживал он, уставясь куда-то за окно или в угол комнаты, и тогда лицо его выражало уныние и страх. Если его окликали или раздавался громкий звук, он вздрагивал всем телом, как напуганный воробей. Движения его были неловки, он ронял вещи на пол — верный признак того, что мысли человека находятся где-то далеко. Окружающие давно привыкли к тому, что он не следит за своей внешностью, неряшливо одевается. Но, присмотревшись внимательно, Чжао Чан заметил нечто новое: лицо Чжунъи лоснилось, шея казалась черной, в уголках глаз скопилась грязь. Видно, что уже несколько дней не умывался как следует. Гребешок тоже давно не навещал его шевелюры, и волосы торчали в разные стороны, как стебли засохшей травы. Вдобавок он заметно осунулся. Скулы выступали над ввалившимися щеками, как рифы в пору отлива, глазные впадины почернели… «Видать, бессонница, — думал Чжао Чан. — Но отчего, что он такого натворил?»

Жалкий вид У Чжунъи рождал в его сердце сочувствие. Что ни говори, за все десять лет совместной работы этот честный, добрый, уступчивый человек ни разу не давал повода всерьез рассердиться на него. Чжао даже подумалось: а может, поговорить с У наедине, выяснить, что произошло, и попытаться помочь товарищу? Но в следующее мгновение он понял: нет, это невозможно. Если тот действительно провинился, сам Чжао может оказаться втянутым в эту историю. Более того, нельзя исключить и того, что Чжунъи все-таки донесет на него. Чем серьезнее его дело, тем более вероятно, что он попытается таким способом облегчить свою участь. Чжао Чан, как и подобает научному работнику, был последователен в своих рассуждениях. Теперь ему предстояло добыть новые данные, чтобы сделать из них неопровержимые выводы.

Перед обеденным перерывом Цуй Цзинчунь вдруг вызвал У Чжунъи для беседы. Спустя несколько минут Чжао Чан тоже вышел и стал прогуливаться по коридору. Выяснилось, что Цуй и У беседуют в кабинете сектора региональных проблем. Он постоял перед дверью, но голоса были приглушены, и ничего разобрать не удалось.