— Да ты прямо ученая! Никак статью собралась писать? Я гляжу, ты хочешь создать свой собственный штаб, выдвинуть свою точку зрения. Я угадала?

— Нет, я для этого не гожусь, — потупилась Бай Хуэй. — Я преступница…

— Да что с тобой? Вот чудачка! Что ты тут городишь про свои преступления? Совсем спятила!

Бай Хуэй промолчала, но Ду Инъин не терпелось узнать, в чем тут дело, и Бай Хуэй в конце концов открылась ей. Не потому, что Ду Инъин слишком уж настойчиво допытывалась. Просто в тот момент ей больше не с кем было поговорить.

— Тогда я ничего не чувствовала, кроме гнева, не думала о том, что, если бить по-настоящему, можно покалечить человека. Я…

Ду Инъин стало не по себе. Но она видела, что на плечах Бай Хуэй словно лежит огромный камень и ей не под силу нести его. Чтобы успокоить Бай Хуэй, она сказала:

— Что ж плохого в том, что ты ударила врага? Когда Хэ Цзяньго допрашивал стоявших у власти, тоже не обходилось без крепкого тумака. Если их не бить, то разве они признаются?

— Нет, мне кажется, я убила ту женщину! — сказала Бай Хуэй, страдальчески закрыв глаза. Лицо ее стало пепельно-серым.

Ду Инъин поглядела на Бай Хуэй, и ее круглые глаза вспыхнули, точно ее озарила какая-то важная мысль.

— Бай Хуэй, а та женщина, которую ты побила, была из какой школы?

— Понятия не имею. В тот день было общее собрание более десяти школ, как я могу знать, откуда она была?

— Как же ты потом не поинтересовалась?

Бай Хуэй не ответила. А причина тому была одна: вдруг новости окажутся слишком плохими, даже непереносимыми для нее?

— А после того, как вы ее побили, куда ее отнесли?

— В сад, а что?

На губах у Ду Инъин появилась загадочная улыбка, она сказала:

— Подожди-ка. Скажи мне, а какого роста была та женщина?

Бай Хуэй тут же принялась рассказывать:

— Волосы короткие, с проседью, среднего роста, полная. Большие черные глаза, смуглокожая, довольно большой рот. — Стоило ей закрыть глаза, и облик учительницы сразу вставал перед ней.

— Так это она! Ничего она не умерла, она жива! — сказала Ду Инъин.

— Как, ты знаешь ее?

— Она учительница иностранного языка из четвертой школы. Ее зовут… ее зовут… Эх, забыла как. Ма Ин должна знать, она раньше училась в четвертой школе.

— А откуда ты знаешь, что я именно ее побила?

— В тот день, когда было собрание, я находилась на площади! Меня с вами не было, и я смогла сесть прямо перед помостом. Та женщина стояла совсем близко. Она выглядела точь-в-точь как ты ее описала.

— Ой, верно! А ты откуда знаешь, что она не умерла? — Затаив дыхание, она ждала ответа Ду Инъин.

— Я зимой видела, как она шла по улице, а за ней шли два школьника.

— Правда? — Ресницы Бай Хуэй широко раскрылись и радостно задрожали.

— Я собственными глазами видела! Не могла ошибиться!

Глаза Бай Хуэй наполнились слезами. Можно было подумать, что воскрес ее умерший родственник. Ду Инъин была удивлена. Она не понимала, как можно так огорчаться из-за подобного случая и как можно ликовать из-за такого пустяка. Утирая слезы, Бай Хуэй спросила ее:

— Инъин, ты знаешь, что сделала та женщина? Ты была в тот день на площади и должна была слышать, в чем ее обвиняли.

— Она? — Ду Инъин уставилась в потолок, пытаясь отыскать в своей памяти ответ на вопрос Бай Хуэй. — Она, по-моему, проповедовала образ жизни иностранной буржуазии, всячески отравляла учащихся.

— Правда?

— Ах, ты знаешь, память-то у меня слабовата. За эти несколько месяцев было столько собраний. Где тут запомнить!

Бай Хуэй попросила Ду Инъин хорошенько все припомнить, но та плела что-то не слишком внушавшее доверие. Скорее всего, она просто что-то сочиняла на ходу, чтобы успокоить Бай Хуэй. Поэтому Бай Хуэй попросила Ду Инъин еще раз пойти и разузнать, что стало с учительницей. Ду Инъин с улыбкой посмотрела на Бай Хуэй и ничего не ответила. Потом она встала, попрощалась и сказала, что завтра попробует все разузнать и сразу же сообщит обо всем Бай Хуэй. Стоя в дверях, Ду Инъин спросила Бай Хуэй:

— Ну как? Ты по-прежнему не хочешь вернуться в отряд «Искупление кровью»? Ну ладно! Знаешь, как переживает Хэ Цзяньго из-за того, что он нехорошо обошелся с тобой? Он вчера ко мне приходил. Весь расстроенный, даже глаза покраснели! Он просил меня уговорить тебя вернуться и очень жалел, что в тот раз погорячился. Мне его так жалко было! Ведь он наш старый боевой друг, зачем быть с ним такой строгой? Еще он сказал, что ты и Ма Ин разные люди. — Ду Инъин очень хотелось восстановить мир.

— Ну что ж, надо повидаться! Я должна с ним поговорить. — Тон Бай Хуэй смягчился, лицо подобрело.

Уходила Ду Инъин радостная оттого, что ей удалось и выполнить приказ Хэ Цзяньго, и помочь подруге избавиться от тревоживших ее мыслей. Шутки ради она с нарочито серьезным видом пожурила Бай Хуэй: «Психованная!» И с этими словами, отворив дверь, выскользнула на улицу.

С тех пор как у Бай Хуэй вышел спор с Чан Мином, она на какое-то время словно потеряла опору.

Несколько месяцев где-то глубоко в ее мозгу шевелились странные мысли — благородные, красивые, дерзкие, нелепые и фантастические… Всевозможные лозунги, суждения, взгляды, красивые слова и изощренные аргументы кружились в ее сознании, беспрестанно сталкиваясь друг с другом. Часто бывало так, что вещи виделись ей сразу с нескольких сторон. И надо было хорошенько подумать, где истина.

Она не могла ни найти себе оправдания, ни опровергнуть себя. Она сама себе была и самоотверженным защитником, и беспощадным критиком. Она отрицала все подряд, а потом отрицала свои отрицания. С каким-то бесчеловечным упорством она выбивала у себя из-под ног опору…

От всей этой сумятицы голова у нее шла кругом. Но она ничего не могла поделать с собой и только безвольно кружилась в круговороте обуревавших ее мыслей. Из-за этого сумбура в мыслях она часто не могла заснуть целую ночь. Иногда она вставала с кровати и шла босиком к портрету мамы и стояла перед ним; случалось, она обеими руками закрывала глаза. Спокойный взгляд матери порой становился ей невыносим. Ей чудилось, что в нем таится упрек.

— Мама, прости меня, я недостойна быть твоей дочерью…

В ее ушах громко звучали слова Чан Мина: «У тебя все мысли составлены из лозунгов, ты думаешь, что этих лозунгов хватит, чтобы прожить жизнь, а марксизм-ленинизм и идеи Мао Цзэдуна, в которые ты так веришь, ты ведь хорошенько-то и не знаешь… Если не учиться и не размышлять, а рассчитывать только на энтузиазм и смелость, тебе будет казаться, что чем громче лозунг, тем он революционнее…» В конце концов она сказала отцу:

— Дай мне ключ от книжного шкафа.

— Там нечего сжигать. Одни произведения классиков, — ответил отец.

— А я как раз и хочу прочитать эти книги!

Она перетащила книги в свою комнату, жадно читала их, думала. Идеи в этих книгах, словно гребенка, причесали ее сумбурные, спутавшиеся мысли. Конечно, она не могла все сразу уразуметь и понять. Но она нашла в этих книгах ясные и убедительные указания о том, как относиться и к себе, и к тому, что ее окружало.

Она отчетливо поняла: обезболивающее зелье, которым Хэ Цзяньго смазал ее ноющую рану, перестало действовать и рана снова разболелась. Теперь ей захотелось посмотреть, насколько эта рана глубока, насколько страшна и отвратительна…

За эти дни она несколько раз виделась с Чан Мином. Оба не говорили о том, что у них на душе, боясь, что их конфликт еще более углубится. А у нее не хватило мужества рассказать Чан Мину о том, что ее мучило. Если Чан Мин узнает о том случае, как он будет относиться к ней? После спора с ним она уже могла легко предвидеть, что он скажет. От этого ей становилось тоскливо и горько, словно она уже потеряла Чан Мина…

У них не было необходимости видеться. Непонятно было, зачем они вообще встречались.

Но сегодня все переменилось. После того как Ду Инъин сказала ей, что та учительница, которую она считала убитой, жива, она словно вырвалась из плотно закрытого котла. Тяготившее ее чувство вины исчезло. Она почувствовала себя свободной, как птица, парящая в небесах.