3 За тысячи лет искупить ничем не дано ей страданья — Ни пламенем жгучим костра, ни горечью дыма над ним… Пускается пепел в свое вековое изгнанье. Он всеми ветрами влеком, он всеми ветрами гоним. Редеющим дымом дитя окутав, как ветхою шалью, Во тьме оставляя следы своих пламенеющих ног, Сожженная женщина шла в смятенье неведомой далью. Ребенка от плоти ее никто оторвать бы не смог. Грозой опрокинутый дуб темнел перед ней на дороге. Холодною сталью ножа река отливала, блестя. К кому постучаться, дрожа? Кого разбудить ей в тревоге? Пристанище где отыскать? Ей только укрыть бы дитя! Колени в суставах согнув, сожженная шла по тропинке. Полночное небо в тиши дремало, шумела река. И мать разбудила его… Нельзя ли в плетеной корзинке Оставить, как прежде, дитя меж зарослями тростника? 4 Ни крова, ни гроба не дав, судьба ее дальше гнала. Бездомная женщина шла, вокруг озираясь пугливо. Кричали вдали петухи. Сгущалась и ширилась мгла. Шумливо толпясь у стола, тянули насильники пиво. Убийцы своим барышам в ночи подводили итог, Доход с городов и кладбищ подсчитывая чистоганом. Сожженная стала в дверях. Взглянули они на порог И глаз не смогли отвести, подобно немым истуканам. Мерещилось им наяву, что видит постыдный дележ Сожженная ночью в хлеву и ставшая пеплом и прахом. От взгляда бездонных глазниц бросало грабителей в дрожь. Во тьме пригибало к столу их головы хлещущим страхом. …А ветхие стены в хлеву давно от костра занялись. По-детски заплакал бычок, уткнувшийся в дымные ясли. И мать, обнимая дитя, глядела в холодную высь: Над сумраком вечных дорог звезда для нее не зажглась ли? 5 Подобно обмоткам, за ней влачился пылающий след. Горящие ноги ее во тьме продолжали светиться. Здесь много разрушенных гнезд. Быть может, украдкой на свет Откуда-нибудь прилетит бездомная странница-птица? Ей дым ниспадал на лицо, совсем как субботняя шаль, Когда славословье она читала, склонясь над свечами. Быть может, из чащи лесной, покинув дремучую даль, Появится мститель святой в ушанке, с ружьем за плечами? Ей путь преграждал бурелом. Она продолжала шагать. Служила ей посохом тень. Вдали перепутья темнели. Быть может, во мраке ночном, увидя гонимую мать, Блеснет ей живая звезда в распахнутой ветром шинели? Бездомную мать и дитя во тьме окружив, как друзья, Приветливо скажут они: «Изгнанница, доброй недели!» …Сожженная женщина шла, и неба пылали края. Великое пламя росло, и жаркие искры летели. 1942
Баллада о парикмахере Пер. А. Ревич 1 Его к сырому рву фашисты привели, Вручили бритву и точильный камень. Кружился мокрый снег, клубилась мгла вдали, И обреченных строй мелькал в сыром тумане. Как в бурю, зыбилась людских голов волна, Сюда вели толпу босых, простоволосых. Густая изморозь, совсем как седина, На этих девичьих, на этих черных косах. Как побороть слезу, сдержать невольный плач? Вот люди. Сквозь туман за ними бруствер брезжит. Скорей бы умереть! Ведь ом же не палач! Нет, первому себе он горло перережет! Косынки на земле, под вражьим сапогом. Струятся по плечам распущенные пряди. Их вымыл талый снег. Что делать? Смерть кругом. Там впереди штыки, а ров глубокий сзади. 2 Завесой черною весь горизонт покрыт, Как зеркало в дому, в котором умер кто-то. Взглянув на циферблат, убийца говорит, Точнее — каркает: «А ну-ка, за работу!» Как пена мыльная, на волосах снежок, А под ногами лед, — так будет падать лучше. Туманный полог дали заволок. Как шали рваные, ползут по небу тучи. «А ну-ка, брадобрей, правь лезвие скорей! Сейчас мы поглядим, как хорошо ты бреешь. Вон та — твоя жена? Ее ты первой брей! А остальных потом побрить успеешь». Веселый смех убийц. Хлыста короткий взмах. «Ведите первую!» — звучат слова приказа. У парикмахера темно в глазах, Не держат ноги, помутился разум. |
