5 Сказанье о козе, что вдруг ушла, И о ветле, из коей вяжут метлы… А впрочем, где коза и где ветла? На пустырях не зеленеют ветлы. Сказанье о несаженой ветле, Но выметнувшей вверх в цвету и в силе; Ее всегда срубали на земле, Срубали много раз и не срубили. Сказанье о железном топоре, Что занесен над гордой головою… Вот — хлеб и кров! Не стой же во дворе, Войди, моя любовь, в мой дом со мною. Сказание о четырех углах, Которые под палкой не покину: Я сам стоял с отвесом на лесах И светом звезд поил сырую глину! 6 Был свет уже погашен. В темноте Светились только белые колени. Ты появилась в призрачной фате, И боль твоя рванулась на ступени. И я подумал: «Так, во мгле, в горах, Кочует неприкаянная птица…» Тебя шаги пугают?.. Это — страх. Он заставляет сердце громче биться… В начале ночи отворилась дверь, Гляжу — покой с котомкой у порога. — Прощай! — сказал. — Один живи теперь. Я ухожу. Меня зовет дорога. И я спросил, как будто сам не знал: — Что у тебя в котомке, за спиною? — Не глядя на меня, покой сказал: — Я сердце уношу твое с собою… ……………………… 20 Рассказывай, любовь моя, пляши! Перед тобою сонные громады, Вода и камни — больше ни души, Ни братьев, ни сестер — совсем одна ты. Скитаются — ни кликнуть, ни позвать! Кочует в море утлая лодчонка. Ребенок потерял отца и мать, Мать не найдет убитого ребёнка. За солнечные гимны — жгли уста; За взгляд на звезды — очи выжигали. Далекая холодная звезда Не слышит нашей боли и печали. И горы спят, но ты их сна лиши, Пускай их потрясут твои утраты! Рассказывай, любовь моя, пляши. Ни братьев, ни сестер — совсем одна ты. 21 Все раздари — нам незачем копить. Исхода нет — отдайся им на милость. За дерзость быть свободной и любить Ты до конца еще не расплатилась. Привыкла с малых лет недоедать. Долги росли, и множились заботы. А ты хотела думать, и мечтать, И быть свободной, — так плати по счету! Разграблено и золото и медь; За колыбелью — братская могила. И ты должна сгореть, должна истлеть За то, что ты людей и мир любила. Сумей же стыд от тела отделить И тело от костей — судьба свершилась! За дерзость быть свободной и любить Ты до конца еще не расплатилась! 22 Когда-то здесь под грозный гул стихий Над замершей толпой пророкотало Торжественное слово: «Не убий!» Теперь убийство заповедью стало. Но не смолкает правды гневный гром, И мысль не уступает тьме и страху. Погиб не тот, кто пал под топором, А тот, кто опустил топор на плаху! Да будет всем известно наперед, Что тьме и страху мысль не уступает. Герой не тот, кто кандалы кует, А тот, кто кандалы свои ломает! Танцуй же у подножья грозных гор, — Еще заря от дыма не ослепла. Сгорит не тот, кто всходит на костер, А тот, кто умножает груды пепла! 23 Идет, идет с секирой истукан. Он свастику и ночь несет народам. Он тащит мертвеца. Он смел и пьян. Он штурмовик. Он из-за Рейна родом. Он миллионам, множа плач и стон, На спинах выжег желтые заплаты [2]. Он растоптал и право и закон. Он сеет смерть бесплатно и за плату. Лоснятся губы. Пахнет кровью рот. Но, людоед взывает нагло к богу. Еда ему, видать, невпроворот. Он в страхе. Он почувствовал тревогу. Заплата стала горла поперек. Мычит. Хрипит. Промыть бы горло водкой. Пожалуй, стоит дать ему глоток, Чтоб вырвало заплату вместе с глоткой! 24 Станцуй ему, бездомная, в горах, — Он проклят до десятого колена. Нет больше толку в буквах и в словах, — Их смоет крови розовая пена. Заря проснулась в гневе и в огне; Вершины расстаются с облаками… Мы благодарность на его спине Напишем беспощадными штыками. Гора камнями вызвалась помочь. Разверзлось море. Поднялись дубравы. Могилы, будоража злую ночь, Кричат от Роттердама до Варшавы. Ни летопись и ни рассказ живой Не воссоздаст их муки и тревоги. Об этом в вихре пляски огневой Кричат твои скитальческие ноги! 25 вернуться В странах, захваченных гитлеровцами, евреи должны были носить на груди и на спине желтые шестиконечные звезды. |
