Печально бело нынче ложе мое,

Тоскующе-холодно стен забытье.

Кто нынче спокойным остаться бы смог?

Проснувшись, дрожит в эту ночь потолок.

Все ли я сделал? Да или нет?

Считаю я строй холостых моих лет.

Я их, как рубашки, считаю опять,

Которые надо заштопать отдать.

Вот уже скоро… сейчас… — Обожди!

Есть еще день, еще ночь впереди!

Очаг не сужден мне ни мой и ни чей.

О, спелость моих холостяцких ночей!

Созревшие ночи и сочные дни…

Как груши с деревьев свисают они.

Кто радостно рвать их сегодня придет?

Их соком, как хлебом, насытится тот.

Ну, так придет? Сок бродит в ночах…

Когда бы имел я дом и очаг!

Не пять прошло и не десять лет, —

А все очага у бездомного нет!

Печально бело нынче ложе мое,

Тоскующе-холодно стен забытье.

Шагов твоих стежка ложится на снег.

Бегу за тобой я — и легок мой бег.

Просыпала вьюга миллион лепестков…

Я слышу напев торопливых шагов.

На стрелки ресниц снежинка легла —

Как этот напев создать ты смогла?

Долго не тает снежинка… И пусть!

В напрасный я, верно, отправился путь.

Шагов твоих стежка ложится на снег.

Настигну тебя? Догоню или нет?

Тебя догоню я. Настигну… Скажи,

Зачем поколенье мое так спешит?

Торопится век мой в боях и в пути,

Не смеет дыханья он перевести.

С рожденья взяв небывалый разбег,

Не знает покоя стремительный век…

Не тают снежинки, белей лепестков…

Влечет меня песнь торопливых шагов.

В бою никаком, ни в какой из стран,

Ты не касалась бинтом моих ран.

Ушли, отгремели эти бои…

Но так же певучи колени твои…

Шагов твоих стежка ложится на снег.

Бегу за тобой я — и легок мой бег.

Я сердце свое наколол на крючок.

О, спелых ночей моих приторный сок!

Чтоб птицы смелей прилетали в наш сад,

Я зерен тугих им насыпать был рад.

Клюйте же, птицы, из чашки простой!

На пользу послужит вам хлеб золотой.

Чтоб птичьи птенцы набирается сил,

Я в блюдце росы серебристой налил.

Чтоб ты не исчезла в пучине дорог,

Я сердце тебе выношу на порог.

К порогу приблизишься ты моему.

Молча… Но я ведь и так все пойму!

Неси свое сердце за мной по пятам!

И я понесу… Никому не отдам…

Пойду за тобой и найду твой дом:

— Вот оно, сердце! Что делать потом?

Олень где-то чащу во мгле пересек,

Радость дорог на рогах он несет,

Радость дорог на ветвистых рогах,

И вечера привкус на мягких губах.

Деревья, земля… Милый мир голубой!..

Вечер… И я возвращаюсь домой.

Будит она меня вдруг: — Оглянись!

Путь твой так долог был. Слышишь?

                        Проснись!

Руками угасшими я отвечал:

Я видел и счастье, и гнев, и печаль…

— Ну, оглянись же! — Велит мне она, —

Что значат на лбу у тебя письмена?

Я отвечаю ей из пустоты:

— Тебе показалось. Ошиблась ты.

Тихо и душно. И на весы

Ночи прошедшей ложатся часы.

Снова будит: — Проснись, живей!

Иней лежит на твоей голове.

Сонно я ей бормочу в ответ:

— Это не иней, а жизни след.

— Дай твою руку, — шепчет, — ну, дай!

Чего-то боишься ты… Смерти, да?

Я говорю, покачав головой:

— Не знаю чего, сам не знаю чего.

Свалены годы и ночи в углу,

Как рваное, в дырах, белье на полу…

День на дворе. И солнце и свет.

А мой день ушел. Моего дня нет!

Нет дня моего. Нет! Не найти!

Но мне ведь идти по другому пути…

Вишни она принесла на заре.

Молча. Без слов… Пустота на дворе.

Вишни. К постели. Не раздави!

Кровавое ложе, ложе в крови!

Где эта ветвь родилась, где росла?

Босая и тихая их принесла.

По две и по три. И рядом листки.

Вишни — как розовые соски.

Провод и крыша в открытом окне.

Песня грачей прилетает ко мне.

Вишен горящих не раздави!

— Кровавое ложе, ложе в крови!

Грачи улетают в зеленый рассвет.

— Где мы теперь? — Но ответа нет.

День начинается. Птицы в полет!

Песня вернется, песня придет!

Синий свет ночи зачах, зачах!

Горят, расцветают вишни в лучах.

По две и — по три. И рядом — листок.

День у твоих опускается ног!

Где же ты? Где? Отвечай, не таи!

Еще мне любимей руки твои!..

Вишни она принесла на заре.

Молча. Без слов. Пустота на дворе…