Когда я сказал своему старому другу, что завтра я собираюсь жениться на дочери этого самого Бобби, он был очень удивлен.

— Я не мог себе представить почему вы интересовались ими, если только тут не была замешана женщина… но где же вы встретили ее, дорогой мой?

Я объяснил.

— Вы можете придти на венчание, Джордж, — сказал я.

Он обещал, что будет, и несколько минут курил в молчании.

— Ужасная вещь — брак, — заявил он, с полной совершенства точностью выпуская синеватые колечки. — У меня никогда не хватало духу на это. Что заставило вас попасть в сети?

— Мысль, что я нашел лицо, которое будет хорошим компаньоном и не надоест мне.

— Значит, вы не влюблены и это только разумное соглашение — ну, в таком случае, у вас есть шансы на счастье, а кроме того, девушка вела тяжелую жизнь и может быть благодарна за предоставленный ей комфорт и доброту, выказанную вами.

— Джордж, как вы думаете, чего действительно хотят мужчины?

— Конечно, постоянного возбуждения охотничьего инстинкта — убивает все только пресыщение, — но какой маленький процент среди женщин знает, как поддержать его со стороны интеллектуальной.

Я ждал продолжения с его стороны.

— Видите ли, дорогой мой, любовь, являющаяся скрытым инстинктом продолжения рода, не может удержать сама по себе, но умная женщина возбуждает интеллект, заставляет мужчину задумываться над вещами отвлеченными, в то же время удовлетворяя, — но не слишком щедро, — физические желания. К несчастью, мне не посчастливилось встретить подобное существо, так что я никогда не мог сохранить верности. Ваше счастье, если дочка Бобби умна. Она должна была бы быть замечательным существом, так как явилась плодом пылкой страсти со стороны обоих родителей и, сверх того, самопожертвования и обожания со стороны матери.

— Она действительно такова, Джордж.

— Мои лучшие пожелания! Я думаю, что, будучи раненным, вы поступаете, пожалуй, умно, — вам будет приятнее иметь милую компаньонку, — и он вздохнул.

— Вы окончательно покончили с Виолеттой?

— Вот тут-то и есть самое странное, — и он вынул изо рта сигару. — Я думал, что кончил, но когда я отправился к ней с мыслью обмануть ее и благоприличным образом ретироваться — эта чертовка Карменсита сильно притягивала меня — я нашел, что Виолетта совершенно спокойна. Она сказала, что почувствовала мое охлаждение и готова расстаться со мной, так как ее правило — никогда не удерживать того, кто не хочет остаться. Она была очень нежна, великолепно выглядела и, знаете ли, когда дело дошло до прощанья, я, право не мог сделать этого. Я приготовился налгать целую массу о том, что не могу урывать слишком много временя от работы, но прежде чем я успел сказать что-либо об этом, Виолетта предупредила меня, начав уверять меня, что я должен обратить большее внимание на свои служебные дела и что она впредь не будет рассчитывать на такие частые встречи со мной. Знаете ли, Николай, внезапно ее привлекательность для меня возросла в десять раз, и я поздравил себя, что роман с Карменситой зашел недостаточно далеко, чтобы иметь какое-либо значение. Теперь я снова в погоне за Виолеттой и, честное слово, если она и дольше будет держать меня в недоумении, я пожалуй влюблюсь, как следует.

— Женитесь ли вы, Джордж?

Он выглядел почти сконфуженно.

— Возможно. Виолетта вдова.

Наши глаза встретились и мы оба расхохотались.

— Вы можете рассчитывать на счастье со своей вдовой, Джордж, так как чувствуете, что она знает как обращаться с вами, а я надеюсь на счастье со своей маленькой девочкой, так как уважаю ее характер и обожаю ее всю целиком. Клянусь Юпитером, старина, пожалуй мы оба получим то, чего нам хочется.

Тут ваш разговор перешел на политику и войну и было уже около полуночи, когда Джордж ушел. Я открыл окно и выглянул в ночь. Серп луны почти зашел, воздух был тих и очень тепел для начала ноября. Есть подобные ночи, когда в воздухе кажется витают новые силы. Наверно влюбленность подействовала на мой дух — я поймал себя на молитве о том, чтобы оказаться достойным доверия и иметь достаточно силы, чтобы терпеливо ждать, пока моя Алатея не придет добровольно в мои объятия.

Как бы я хотел знать, о чем думает она — там, в Отейле?

Я отправился в комнату, которая с завтрашнего дня должна была принадлежать ей, и увидел, что все было в полной готовности, за исключением цветов — завтра с утра должны были придти свежие. Затем я доковылял до своей собственной комнаты и позвонил Буртону — верное создание ждет, пока я не лягу, как бы поздно это ни было.

Когда я был уже уложен в кровать, он подошел ко мне, на его милом старом лице выражалось глубокое волнение.

— Я право желаю вам счастья, сэр Николай, завтрашний день будет лучшим днем моей жизни.

Мы молча пожали друг другу руки и он оставил меня над этим дневником.

Я не чувствую возбуждения, мне скорее кажется, что это только заканчивается еще один акт в пьесе жизни и что завтра я начинаю новый, который решит, будет ли эта пьеса трагедией или… удовлетворением.

Я не буду описывать венчание в этом дневнике — благодаря своей скромности, гражданский обряд не интересен. Я, в буквальном смысле слова, ничего не чувствовал, а Алатея была белее своего платья. На ней была маленькая соболья шапочка и соболье манто, которое я послал ей вчера через Нельсона, кольцо было рядом бриллиантиков, оправленных в платину — современные девушки не признают больше золотых уз.

Нашими свидетелями были старина Джордж и Нельсон, а вся церемония продолжалась только несколько минут, после чего нас начали поздравлять. Счастливейшее лицо из всех было у Буртона, когда он подсаживал меня в автомобиль, который, ради того случая, нам одолжило посольство. Алатея только пожала руку Нельсону и приняла поздравления Джорджа. Мне интересно было знать, что он думал об очках, которые она не сняла даже во время венчания.

— Желаю вам всяческого счастья, лэди Тормонд, — сказал он. — Позаботьтесь о Николае и помогите ему выздороветь, он милейший человек на свете.

Алатея холодно поблагодарила его. Он настолько светский человек, что не выказал ни малейшего удивления.

Затем мы отправились домой.

Буртон сидел рядом с шофером, чтобы быть под рукой и помочь мне при входе и выходе из автомобиля. За всю дорогу Алатея не вымолвила ни слова, а ее фигурка была откинута так далеко в угол, как только было возможно.

Дома нас ждали мадам Бизо с дочерью и ребенком. Крошка держала и ручонке пучок фиалок. Первый раз за все время Алатея улыбнулась и наклонилась, чтобы поцеловать крохотное личико. Эти люди знают и любят ее. Я также задержался на несколько минут, чтобы выразить им свою признательность.

Мои собственные переживания были странны — я даже не чувствовал волнения. Я чувствовал себя как раз так, как на войне, когда мы занимали какое-нибудь новое и особенно опасное положение.

Утром прибыла горничная, нанятая Алатеей; во всех комнатах я распорядился поставить лучшие цветы, а Пьер, как я знал, собирался превзойти себя самого во время завтрака, в то время, как Буртону посчастливилось где-то найти приличного вида, не слишком явно искалеченного, лакея.

Когда мы выходили из лифта, Алатея протянула мне мой костыль — быть может, она думает, что это будет входить в число ее новых обязанностей.

Мы отправились прямо в гостиную, и я сел в свое кресло. Ее горничная — ее зовут Генриетта — помогла ей снять пальто и шляпу в передней. Желая по всей вероятности, заполнить чем-нибудь первые неловкие мгновения, а может быть, и нервничая, прежде чем сесть, Алатея спрятала лицо в розы, наполнявшие большую вазу рядом с другим креслом.

— Что за прелестные цветы! — сказала она — первые слова, обращенные непосредственно ко мне.

— Я не знал, какие цветы вы любите больше всего. На будущее время вы должны будете сказать мне. Я заказал розы потому, что сам предпочитаю их.

— Я тоже больше всего люблю розы.