Вернувшись в гостиную, я предложил ей взять мой экипаж и отправиться за покупками, но она отказалась, а я счел благоразумным отпустить ее на этот раз. У нас впереди годы для разговоров, в настоящее время все еще существует опасность, что мы дойдем до открытого разрыва и порвем сделку, если будем слишком много вместе.

— До свиданья, — сказала она немного нервно и я поклонился и ответил «До свиданья», когда она выходила из комнаты.

А когда она ушла, я громко рассмеялся и начал анализировать положение.

Джордж Харкур заплатил карточный долг, значит те пятьдесят тысяч, которые я дал Алатее, не могли пойти на это и, может быть, на несчастную семью свалилась какая-нибудь новая беда. Очевидно, мне надо было съездить повидать герцогиню — и все же я испытывал странное желание, чтобы мне обо всем говорила сама Алатея, не узнавая случайно, что мне уже известно все. Я чувствовал, что все наше будущее счастье зависит от того, чтобы она отказалась от этой ложной гордости. Каковы ее тайные мысли? Не знаю — эта неприязнь ко мне явно определилась только со времени случая с Сюзеттой. Я уверен, что она все еще считает Сюзетту моей любовницей и это оскорбляет ее, но она рассуждает, что в нашей настоящей сделке она не имеет ни малейшего права протестовать против этого. Она злится сама на себя за одну мысль, что это может играть для нее какую-то роль. Что за мысль! В самом деле, какое это может иметь для нее значение, если она совершенно равнодушна ко мне? Возможно ли это? Не может ли быть что… Нет, я и думать не смею об этом, но во всяком случае, когда она станет моей женой, создастся интересное положение.

Думаю, что умнее будет не ездить к герцогине, а просто написать ей записку с сообщением о моих новостях, таким образом, все, что она сможет сказать мне, останется бездоказательным.

Я как раз кончал ее, когда принесли письмо от самой герцогини с выражением благодарности за присланный чек, а также с заверениями, что благодаря мне, был предотвращен неприятнейший скандал и сохранено спокойствие целой семьи.

Меня охватила сардоническая веселость. Оказывается, три отдельных лица находились под впечатлением, что именно они заплатили долги этого игрока. Очевидно, никто из них не подозревал, что кроме него, этим же занимались и другие. Это имело такой вид, как будто «Бобби» загреб себе львиную долю. Знает ли об этом Алатея и не это ли лишняя причина ее беспокойства?

Я отправил свою записку с все еще ожидавшим посланцем герцогини и сел завтракать.

Приблизительно через час раздался телефонный звонок — герцогиня просила, чтобы я обязательно — и немедленно же — явился к ней.

— Ее Светлость говорила сама, — сказал Буртон, — и сказала, что это очень важно.

— Очень хорошо, прикажите заложить экипаж. Между прочим, Буртон, вы поздравили мисс Шарп?

Буртон кашлянул.

— Я взял на себя смелость, сэр Николай, сказать молодой лэди, как я счастлив, но она это приняла странно, застыла и сказала, что это только деловое соглашение, чтобы иметь возможность писать ваши письма и работать для вас без того, чтобы об этом болтали люди. Мне это показалось забавным, но я ничего больше не сказал.

— Буртон, это забавно в данную минуту — мисс Шарп выходит за меня замуж по каким-то причинам, только из-за своей семьи, — тем же самым, по которым она вообще работает, но я надеюсь, что когда-нибудь, сумею заставить ее взглянуть на это с другой точки зрения.

— Простите мою вольность, сэр Николай, но, может быть, ей не нравится мысль о мамзель и она не знает, что та убралась совсем.

— Может быть и так.

Когда Буртон покидал комнату, на его умном старом лице было выражение полнейшего понимания, а в скором времени я был на пути к герцогине и в моем сердце была радость, восторг и возбуждение.

Когда обо мне доложил девяностолетний слуга, герцогиня ожидала меня, нетерпеливо играя своими очками. На ее лице выражалось сильное волнение. Я не был уверен, не было ли в нем неудовольствия. Она помогла мне сесть, а затем сразу же начала:

— Николай, объяснись. Ты пишешь мне, что помолвлен со своей секретаршей. Значит, это продолжалось все время, а ты ничего не говорил мне — мне, лучшему другу твоей матери!

— Дорогая герцогиня, вы ошибаетесь — это выяснилось только недавно. Никто не был удивлен моим предложением больше, чем сама мисс Шарп.

— Знаешь ты ее настоящее имя, Николай? А историю ее семьи? Конечно по моей просьбе о двадцати пяти тысячах, ты догадался, что они в каком-то затруднении.

— Да — я знаю, что Алатея дочь достопочтенного Роберта и лэди Гильды Бультиль.

— Может быть, она и рассказала тебе всю историю, но, во всяком случае, ты не можешь знать для чего понадобились эти деньги, так как бедное дитя само не знает этого. Так как ты хочешь войти в семью, будет только справедливо, если я посвящу тебя в это.

— Благодарю вас, герцогиня.

Она начала — и нарисовала передо мною картину ее старой дружбы с лэди Гильдой и ужасного бедствия, обрушившегося на последнюю после ее побега с Бобби Бультилем.

— Это был одни из случаев той безумной любви, которая, как кажется, к счастию, умерла в современном свете, хотя, правду, я не встречала никого, более обаятельного, чем «красавец Бультиль». Я всегда так любила бедную Гильду и это милое маленькое дитя — ведь никто не мог бы возложить на них ответственность за это преступление. Она родилась здесь — в этой самом доме — в своей беде бедная Гильда обратилась ко мне, а я, как раз, сама была в трауре по своем муже, дом был так велик и все это могло пройти здесь спокойно.

Я наклонился и поцеловал руку герцогини — она продолжала:

— Алатея моя крестница — одно из моих имен Алатея. Все эти первые годы бедняжка обожала своего отца. Они много странствовали и бывали в Париже только наездами, и каждый раз, когда они появлялись, они был немного беднее и озабоченнее. А затем, после долгого промежутка, я услышала, что в Ницце родились эти двое несчастных, маленьких вырожденцев, когда моя бедная Гильда была уже только комком нервов и разочарований. Тогда Алатее было одиннадцать. Когда ей было двенадцать лет, она случайно узнала о преступлении отца. До этого, несмотря на всю их бедность, она была самым веселым и милым ребенком, но с этого момента ее характер изменился. Можно было подумать, что это разрушило что-то в ее душе. Она взялась за свое образование, решила стать секретаршей, развивала себя и работала, работала, работала. Она обожает мать и безгранично возмущается отношением к ней своего отца.

— Должно быть, у нее всегда был удивительный характер.

— О, да. — Герцогиня замолчала на минуту, а затем продолжала:

— Замечательный характер — по мере того, как Бобби опускался, а Гильда становилась все болезненнее и несчастнее, этот ребенок креп и содержал их всех — со времени объявления войны, они жили почти только на ее заработки, у отца совсем нет совести и он невыразимый эгоист. Его деньги уходили только на его личные нужды, а Алатее приходилось добавлять недостающее к несчастным двум, трем тысячам франков в год, которые имела ее мать А теперь это животное опять вело нечистую игру, и в своей беде бедная Гильда обратилась ко мне, а я, вспомнив твои слова, Николай, призвала на помощь тебя. Было бы слишком жестоко, если бы доброй женщине снова пришлось страдать. Гильда взяла деньги и передала их своему подлецу-мужу — в тот же вечер дело было улажено. Алатея ничего не знает об этом.

Меня осенил свет. Очевидно великолепный Бобби играл на чувствах как жены, так и дочери.

— Герцогиня, не скажете ли вы мне теперь причину, по которой вы не хотели, чтобы я знал, кто такая «мисс Шарп» и не хотели помочь мне.

Герцогиня веером заслонила свои глаза от огня, находившегося с моей стороны, так, что я не мог видеть ее лица, но ее голос изменился.

— Однажды я была очень удивлена, найдя ее в твоей квартире, я не знала, у кого она работает и, скажу тебе честно, Николай, была не очень-то довольна этим… потому, что… потому, что приходится слышать о существовании твоем и твоих друзей. Я боялась, что твой интерес к секретарше может быть того же свойства… того же рода, что к ним, и мне было очень неприятно, что моя крестница может подвергаться подобному риску. Конечно, когда барышни из общества служат, они могут попасть в подобное положение и им приходится считаться с такими затруднениями. Насколько только я могла, я хотела защитить ее.