Вошли допотопные лакеи, чтобы накрыть стол, и я приказал подать персики и виноград и наилучшее Шабли — я чувствовал возбуждение от того, что, благодаря моим маневрам, мисс Шарп должна была завтракать со мной.

Когда все было готово она, как всегда, невозмутимо спокойная, вошла и заняла свое место, под прямым углом от меня.

Сегодня ее руки не так уж красны, мне понравились их движения, когда мы принялись за еду — у нее тонкие кисти и она делает все так изящно.

Она не поклевывала свою пищу, как иногда делают небольшие люди, и чувствовала себя вполне в своей тарелке, зато я нервничал.

— Не снимете ли вы свои очки, — предложил я, но она отклонила это.

— К чему? Я вижу и сквозь них.

Это обескуражило меня.

Лакей осторожно налил Шабли. Она взяла вино, не делая замечаний, но на минуту вокруг ее рта образовалась презрительная складка. О чем она думала? Невозможно было сказать, не видя ее глаз, но, несомненно, с вином была связана какая-то циничная мысль. Судя по направленно ее головы, она могла читать этикетку на бутылке. Знала ли она, сколько вино стоило и не одобрила меня за это в военное время, или что?

Вслед за этим, мы заговорили о французской политике, то есть, она разумно отвечала на все, что говорил я, а затем немедленно же оставляла эту тему. Ничто не могло быть более раздражающим, так как я знал, что это было преднамеренно, а не происходило потому, что она была глупа или не могла поддерживать наиболее глубокий разговор. Казалось, что она очень хорошо знакома с военный положением. Затем я начал говорить о французской литературе и к концу еды мне удалось вытянуть достаточно ответов на мои вопросы, чтобы узнать что она — культурнейшее существо. О! каким бы она была компаньоном, если бы я только мог сломать этот отвратительный барьер ее сдержанности!

Она съела персик — надеюсь он ей понравился, — но отказалась от предложенной мною папироски.

— Я не курю.

— О, мне очень жаль, что я не знал, — и я отложил в сторону мою.

— Вы не должны делать этого — я ничего не имею против того, чтобы другие курили, коль скоро мне не надо делать этого самой.

Я закурил другую.

— Знаете, я думаю что мне вставят глаз еще до Рождества, — сказал я ей прежде, чем она поднялась из-за стола — и за первый раз, что я ее знал, ее рот сложился в еле заметную улыбку — добрую улыбку.

— Я так рада, — сказала она.

Меня пронизала дрожь удовольствия.

После завтрака я предложил отправиться в парк с тем, чтобы я мог диктовать в каком-нибудь приятном и прохладном месте. Не возражая, она немедленно же одела шляпу — простую темно-синюю соломку. Во время спуска в парк, она держалась за моим креслом, так что я не мог разговаривать с нею, но затем я окликнул ее.

— Мисс Шарп!

Она приблизилась и пошла рядом со мной.

— Разве это место не интересует вас? — спросил я наугад.

— Да.

— Вы его хорошо знаете?

— Да.

— Что оно говорит вам?

— Это вечное напоминание о том, чего надо избегать.

— Чего избегать? Но оно — совершенная красота. Почему вы хотите избегать красот?

— Я не хочу этого — избегать надо того, что оно олицетворяет, вот и все.

Я страшно заинтересовался.

— Скажите мне, что вы подразумеваете.

— Архитекторы были велики, мысль короля была велика, но только с одной стороны, а все они, весь класс, забыли настоящее значение слов «благородство обязывает» и злоупотребили своей силой и, таким образом, революция смела их. Они придавали всему фальшивую ценность, фальшивую ценность рождению и воспитанию, и не придавали цены своим обязанностям и натурам.

— Я знаю, что вы признаете свои обязанности.

— Да, надеюсь, что так. Подумайте, какое значение придавали в этом дворце этикету, внешним формах и церемониям, совершенно смешному и ложному чувству чести… Они могли разорить своего бедного поставщика и все же…

— Да, — прервал я, — странно, не правда ли, джентльмэн все же был джентельмэном, не платя долги портному, но переставал быть таковым, сжульничав в картах.

Мисс Шарп внезапно уронила свой синий зонтик, нагнулась чтобы поднять его и, в это время, переменила разговор, заметив, что необыкновенное количество аэропланов гудит в стороне Бука.

Это было не похоже на нее — не могу придумать, почему она сделала это. Я хотел вернуть ее обратно к Версалю и его значению.

Буртон немного запыхался на крутом подъеме по направлению к северному крылу парка и мисс Шарп положила руку на перекладину и помогала ему толкать кресло.

— Ну не ненавистно ли для меня быть такой обузой, — не мог удержаться, чтобы не сказать, я.

— Это дает вам больше времени для того, чтобы думать.

— Ну! размышления это не благословенье, а агония.

— Этого не должно было бы быть, наверное, чудесно иметь время для размышлений, — и она бессознательно вздохнула.

Мною овладел порыв нежности. Я хотел снова быть сильным, защищать ее и облегчать ей жизнь, дать ей свободное время, любовь и все на свете, что только она могла бы пожелать. Но я не смел сказать что-либо, а она снова отстала и сделала разговор затруднительным, а когда мы достигли укромного местечка, я почувствовал, что она окружена родом брони, и будет умнее приняться за работу и сегодня больше не разговаривать.

В пять часов она ушла прямо из парка, чтобы поймать свой поезд, а я покатился обратно в отель.

А теперь у меня впереди вечер в одиночестве, но зато этот день — очевидный шаг вперед по тропе дружелюбия.

Вчера мы с мисс Шарп провели в парке памятный день. Не помню даже — что я делал в промежуточное время, — это кажется таким неважным, — но этот четверг в нашем знакомстве навсегда останется примечательным днем.

После того, как она пришла, мы доехали до Малого Трианона в фиакре, с Буртоном на козлах, чтобы помочь мне вылезть, а затем я, с помощью костыля, дошел до прелестного, известного мне, местечка около грота, но все же с видом на дом. Я твердо решил, насколько только смогу, втянуть ее в разговор, но принялся за это очень осторожно, чтобы не вызвать с ее стороны предложения начать работу.

— Читали вы когда-либо удивительный рассказ, называющийся «Приключение», о двух старых дамах, которые увидели здесь Марию Антуанетту и другие привидения?

— Нет.

Я рассказал ей о том, как это случилось и как они объяснили происшедшее.

— Думаю, что это правда, — сказала она.

— Значит вы верите в привидения?

— В некоторые из них.

— Хотел бы и я верить в это, тогда я знал бы, что существует будущая жизнь.

Я почувствовал, что ее взгляд стал удивленным.

— Но, конечно же, она существует, мы все возвращались сюда несколько раз в течение нашей эволюции, после каждой жизни.

— Это, как раз, то, о чем я хотел знать — теория перевоплощения, — живо ответил я, — не могли бы вы рассказать мне?

— Я могу принести вам книгу, трактующую об этом.

— Я предпочел бы, чтобы вы объяснили мне сами, хотя бы в общих чертах. Пожалуйста, расскажите мне, возможно, что это поможет мне исправиться и не быть таким бездельником.

Она устремила взор вдаль, на гигантские деревья, ее рот приобрел немного грустное выражение. Я готов был сорвать эти очки с ее голубых глаз.

— Мы проходим состояние животных душ, а затем перевоплощаемся в человека и, начиная с этого момента, все наше пребывание на земле — только школа, в которой мы должны приобрести опыт и подготовиться к высшим сферам. Когда мы достаточно уже подвинулись, нам больше не нужно перевоплощаться…

— Да… как теория… это я понимаю…

Она продолжала:

— Все решительно является «причиной» и «следствием». На нас отражаются результаты всякого, совершенного нами, действия, хорошего или дурного, а, иногда только в следующем перевоплощении, мы расплачиваемся за дурные и бываем вознаграждены за хорошие поступки.

— Значит, поэтому я и калека, а жизнь кажется такой гадостью.