Как я был согласен с ним!

Значит, между мной и Алатеей выросло новое препятствие, которое я не могу рассеять объяснением. Единственное утешение, которое я извлекаю из всего этого, это то, что дорогую, очевидно, подгоняет крайняя нужда, иначе она ни единой минуты не могла бы мириться с подобными вещами и отказалась бы от места одновременно с этим письмом.

Если она так нуждается в деньгах, быть может, несмотря ни на что, я получу ее согласие на замужество со мной. Одна мысль об этом заставила сильнее забиться мой пульс и мое спокойствие улетучиться. Все разумные, начинавшие влиять на меня, рассуждения, испарились. Я знал, что снова нахожусь во власти ее привлекательности, как в ту минуту, когда мои страстные губы коснулись ее губ, нежных и сопротивляющихся. Ах, что за мысль! Что за воспоминание! Будучи наедине, я не позволял себе предаваться ему, но теперь, когда было сломано всякое сопротивление, я провел остаток дня в мечтах о радости этого поцелуя — и к ночи был безумнее весеннего зайца и находился в еще более жестоком беспокойстве, чем когда-либо.

Я ненавижу это место — я ненавижу море. Все это ни к чему — я еду обратно в Париж.

Первое, о чем я узнал, когда мы приехали домой, было, что герцогиня вернулась и хочет видеть меня. Это было хорошей новостью — даже не протелефонировав Морису, я сел в свой одноконный экипаж и отправился к ней.

Когда я прибыл, герцогиня была наверху, у себя в будуаре. На ее лице было странное выражение. Я не был уверен, что ее приветствие было так же радушно, как прежде. Не дошли ли и до ее ушей слухи?

Я сел рядом с нею и она нежно, с не изменяющим ей инстинктивным отношением к раненым, взяла мой костыль.

Я решил, что начну сразу, прежде, чем она скажет что-либо, что сделает вопрос невозможным.

— Мне хотелось видеть вас, герцогиня, чтобы спросить, не можете ли вы помочь мне узнать, кто такая моя секретарша мисс Шарп. Как-то я видел ее здесь в коридоре и думал что вы, может быть, можете установить ее личность.

— Вот как?

— Ее имя Алатея — я слышал, как ее называла так ее маленькая сестренка, когда как-то встретил их в Булонском лесу. Они не заметили меня. Она — женщина из общества и я чувствую, что «Шарп» не ее имя.

Герцогиня надела очки.

— Дала она понять, что хочет, чтобы тебе стала известна ее история?

— Нет…

— В таком случае, сын мой, думаешь ли ты, что это очень хороший вкус стараться узнать ее?

— Может быть и нет, — я попался и мне было очень неприятно, что герцогиня была недовольна мною, но я продолжал, — боюсь, что она очень бедна — и, как я знаю, недавно умер ее младший брат, а я отдал бы все на свете, чтобы только помочь им каким-нибудь образом.

— Иногда помогаешь больше, выказывая скромность.

— Значит вы не хотите помочь мне, герцогиня? Я чувствую, что вы знаете мисс Шарп.

Она нахмурилась.

— Николай, если бы я не любила тебя действительно, я бы рассердилась. Разве я из тех, кто предает друзей — предположив, что у меня есть друзья — для любопытства молодого человека?

— Но право, это не любопытство, это потому, что я хочу помочь…

— Отговорки!

Теперь рассердился я.

— Вы предполагаете, что ваша секретарша барышня из общества, — продолжала она, — если вы зашли уже так далеко, то должны были бы знать, что в старых семьях еще осталась честь и правила приличия, а зная это, вам следовало бы относиться к ней с почтением и уважать ее инкогнито. Все это не похоже на вас, сын мой.

Герцогиня перестала обращаться ко мне на «ты» — это обидело меня.

— Но я и хочу относиться к ней с уважением, — возразил я.

— Тогда, поверьте мне, вам не к чему знать ее имя — я не совсем довольна вами, Николай.

— Дорогая герцогиня, это печалит меня, и я хотел бы объясниться. Я только хотел выказать свое хорошее отношение, а я не знаю даже ее адреса и не мог послать цветы, когда умер ее брат.

— Может быть, они и не хотели цветов. Примите мой совет — лучший, что я могу дать. Платите своей секретарше жалованье, самое высокое, какое только она примет, а затем относитесь к ней так, как если бы ей было пятьдесят лет и она носила очки.

— Но она и носит очки — ужаснейшие, желтые в роговой оправе, — возбужденно заявил я. — Разве вы их никогда не видели?

Герцогиня сверкнула глазами.

— Я не говорила, что встречалась когда-либо с мисс Шарп, Николай.

Я знал, что дело было безнадежно и что, продолжая подобным образом, я только рисковал навлечь на себя неудовольствие моего старого друга. Таким образом, я отступил. Инстинктивно я знал также, что не встречу симпатии, если заявлю о своих честных намерениях.

— Я ничего больше не скажу об этом, герцогиня, кроме одного — если вы знаете этих людей и если когда-либо вам станет известно, что я могу чем-либо помочь им, обратитесь ко мне не считаясь с размерами помощи.

Она испытующе поглядела на меня и лаконически ответила:

— Хорошо.

Затем мы заговорили о других вещах и я постарался снова попасть в милость. Военное положение улучшалось. Фош[12] воспользуется своим преимуществом и в ближайшем будущем наступит какой-то конец. Когда я отправлюсь в Англию? Мы обсуждали все эти темы.

— Когда я выйду из рук докторов и у меня будут новые нога и глаз, я вернусь, и хочу тогда войти в Парламент.

Герцогиня сразу воодушевилась. Это было как раз по мне, это, а затем женитьба на какой-нибудь славной девушке моего круга — в выборе не должно было быть недостатка, так как большинство мужчин в моей стране убито на войне.

— Я хочу иметь такую исключительную женщину, герцогиня.

— Не тоскуйте по луне, сын мой. Будь доволен, если она будет достаточно воспитана для того, чтобы вести себя прилично — манеры современных девушек возмущают меня. Я стараюсь не отставать от времени, но эти новые моды прямо отвратительны.

— Вы думаете, что женщина должна быть совершенно невинна и не должна знать жизни, чтобы брак был счастлив?

— Никогда нельзя быть уверенным в том, что заключается в уме молодых девушек, но поведение должно быть прилично во всяком случае так, чтобы было что-либо, сдерживающее их, так же как и религия — теперь далеко не такая всепоглощающая, как в былые времена.

— Герцогиня, я хотел бы иметь кого-либо, кто мог бы страстно любить меня и кого я мог бы любить так же.

— Этого не ищут среди девушек, мой бедный мальчик, — вздохнула она, — это приходит уже после того, как знаешь и умеешь разбираться. Выкинь это из головы, такие вещи — искушения, которым противостоишь, если можешь, и во всяком случае не делаешь из них скандала. Любовь! Мой Бог, песня поэтов, которую нельзя найти на земле и получить удовлетворение. Она должна приносить вечную боль. Исполняй долг перед своей расой и классом, стараясь не примешивать к этому сантиментов.

— Значит, нет надежды, что я могу найти кого-либо, кого смогу полюбить по-настоящему.

— Не знаю, может быть, и сможешь в своей стране. Здесь обыкновенно всем очарованием обладает чужая жена, и если бы не правила приличия, общество не могло бы существовать. Все, чего можно требовать от молодежи, это, чтобы они действовали с достаточной скромностью и достигли бы осени своей жизни без скандала, сопровождающего их имя. Если добрый Бог прибавляет к этому и любовь, — тогда они действительно счастливы.

— Но, герцогиня, вы, с вашим великим сердцем, разве вы никогда не любили?

Казалось, ее глаза стали снова прекрасными и молодыми, они испускали огонь.

— Любила, Николай? Все женщины любят, хоть раз в жизни — и счастье, если это не сжигает их души. Счастье, если Господь Бог позволяет этой любви превратиться в любовь к человечеству. — Тихие слезы затуманили синий блеск ее глаз.

Я наклонился вперед и с глубоким чувством поцеловал ее руку, а в это время вошел старик слуга и она была отозвана в палату, но, уходя оттуда, я чувствовал, что, если бы между Алатеей и мной встало препятствие в виде семьи, для меня было бы бесполезно взывать к герцогине. Она могла понять горе, войну, страдания и самопожертвование. Она понимала любовь и страсть и все, из них вытекавшее, но все это сходило на нет перед значением фразы «благородство обязывает», господствовавшей в восьмидесятые годы, когда Аделаида де Монт-Оргейль вышла замуж за герцога де Курвиль-Отевинь. Единственное, что осталось — это протелефонировать Морису.