— Благодарю вас, почтеннейший Сервантес из благородного рода Сааведра, но и к вам, судя по одеянию, Судьба не была уж столь благосклонна и била вас, подобно горной реке, о пороги и камни со всей своей звериной силой и злобой. В буквальном смысле нас свела чья-то рука.

Произнеся эти слова, странствующий рыцарь задумчиво посмотрел куда-то вдаль, за горизонт, словно стараясь разглядеть там эту самую руку, что и была причиной Встречи.

Сидя как обычно ночью в ванной комнате пятизвездочного отеля, профессор Воронов водил своим Montblanc'ом по страницам ежедневника, над которым днем надругался турецкий мальчишка. Вдруг он отчетливо ощутил на себе проницательный взгляд Алонсо Кихано.

Получалось, что это его, Воронова, и ничья больше рука, вооруженная сейчас широким, как лопата, пером и сделалась рукой Судьбы, которая свела двух чудаков на злополучной венте де Квесада.

Взгляд Алонсо Кихано был полон укоризны, мол, сидишь там у себя в относительном комфорте, придумываешь черт знает что, а здесь по твоей воле людей Ураган убивает, дочь за невинную проделку становится сиротой, бродяги-лицедеи лишаются заработка.

И Воронов вдруг почувствовал на себе весь груз колоссальной ответственности, который вдруг свалился на его плечи. Не слишком ли разыгралось его писательское воображение, не слишком ли он доверился «рученьке», которая столь шустро забегала по строчкам, вынимая, вытягивая из-под сознания даже то, о чем сам профессор предпочел бы и не думать.

Автору очень хотелось бы оправдаться перед своим героем. Ему захотелось вдруг отбросить свое перо и прекратить вмешиваться в эту еще не проявленную до конца жизнь и прокричать доброму благородному идальго Алонсо Кихано: «Поймите, сеньор странствующий рыцарь, я ни в чем не виноват! Это Книга, это все Она, проклятая! Она заставляет меня писать всякую чушь! Если бы не Она, то я ни за что не отважился бы вторгнуться в ваш мир. Мне бы одному и дерзости такой не хватило. Куда мне, червю презренному, тягаться в писательском мастерстве с тем, кто сидит сейчас рядом с вами под дубом! Не смотрите, пожалуйста, не смотрите на меня так, уважаемый Алонсо Кихано! Я и сам осознаю все свое ничтожество. Но по какому-то странному и непостижимому стечению обстоятельств я управляю сейчас вашими судьбами. Одного росчерка старого Montblanca достаточно, чтобы вновь поднять ветер, ураган, вызвать низвержение вулкана. И все это ради того, чтобы никто не мешал вам вести свою неторопливую беседу.

Но поймите, что это лишь кажущаяся власть. Я неволен в этом процессе. Мною, как и вами, завладела Книга. Она и верховодит, Она настоящая царица и виновница, причина всех причин, а рука моя — лишь орудие, полностью подвластное ее безумной воли. Я и сам не рад, что так случилось. Сколько раз я пытался обмануть Книгу. Скажу по секрету, я даже отдал Ее на поругание. Но из этого ровным счетом ничего не вышло. Те страницы, что испортил турецкий мальчик, вновь были восстановлены. Ночью меня подняли с постели и строки сами начал ложиться на бумагу, вызывая у меня лишь слезы и осознание того, что это не я, а кто-то другой водит Montblanc'ом по бумаге. Роман, как ящерица, взял да и восстановил свой отрубленный хвост. Я даже глазам своим не поверил, но факт остается фактом.

Ох! С какой бы радостью я присоединился бы сейчас к вам. О многом мне хотелось бы побеседовать и с вами, дорогой Алонсо Кихано, и с тем, кто сидит сейчас рядом. Я бы сидел и только слушал, прекрасно понимая при этом, что за такую привилегию мне бы пришлось потом очень дорого заплатить в так называемой реальной жизни.

Поймите, не я создаю вас. Это вы сами и еще вездесущая Книга создаете меня. Она выедает во мне, как в апельсине, всю сердцевину. Так ведь и делают знаменитый шотландский мармелад.

Я — жертва, жертва Книги».

И Воронову показалось даже, что странствующий рыцарь в самом конце этого молчаливого монолога взглянул на автора с легким налетом сожаления.

Открытие, которое сделали Воронов и Грузинчик в саду герцогини, не принесло им особой радости: уж слишком зловеще выглядела эта скульптурная композиция со змеей и Книгой. Воронов довольно живо представил себе, что с ним произошло в книгохранилище, когда ему пришлось остаться один на один с тем, что скрывалось среди ящиков и что готово было в любую минуту вновь вздохнуть.

А тут еще таинственные шипение герцогини-невидимки. И Книга чем дальше, тем больше проявляла свою злую природу. Когда Воронов решил очертя голову кинуться во всю эту авантюру, то он и предположить не мог, что попадет в такую агрессивную, в такую враждебную среду. Воронова с детства уверяли, что Книга — это нечто возвышенное, достойное лишь восхищения. И вдруг — такое.

Прорвавшись через живую изгородь назад, на лужайку, книголюбы поняли, что они попали в западню. Та Книга, которую они поначалу собирались найти в библиотеке, явно не соответствовала тому, какой Она была на самом деле. Объект поиска оказался не тем.

Следовало срочно поменять и стратегию, и тактику поиска.

В дом приятели заходить побоялись. Решили вновь присесть на скамейке, чтобы поделиться впечатлениями.

— Гога, — начал профессор, — это «офиты».

— Кто?

— «Офиты», говорю.

— Какие «офиты»?

— Поклонники змея. Офис по-гречески означает змей.

— Что здесь змей замешан, я и без вас догадался. Вон он как вокруг Книги обвился.

— Это все не так безобидно, Гога, как может показаться на первый взгляд. «Офиты» принадлежат гностикам.

— Профессор, прошу вас, будьте проще.

— Что вы имеете в виду?

— Объяснитесь. Кто такие «офиты», кто такие гностики?

— Охотно. Но тогда мне придется прочитать вам короткую лекцию об этих самых «офитах».

— Валяйте. Времени, как я полагаю, у нас хоть отбавляй.

— Так вот. Все началось в эпоху Александра Македонского.

— Неплохо, профессор, неплохо. Что называется, начали так начали.

— Разгромив Персию, великий полководец сделался властителем Малой Азии, Сирии и Египта. С помощью греков, которых было в его армии подавляющее большинство, и людей с востока, а также рассчитывая на офицеров-македонян, завоеватель собирался создать что-то вроде новой общности. Но как единая социальная система империя Александра Македонского раскололась почти мгновенно сразу после смерти полководца. В Египте осела греческая династия Птолемеев.

— Это я и сам неплохо знаю, профессор.

— Хорошо. Тогда я перейду прямо к делу и расскажу про «офитов».

— Давайте, давайте. Я весь во внимании.

— В эпоху Птолемеев впервые греко-римский мир получил возможность ознакомиться с текстом Библии. Птолемей, греческий царь Египта, видел, что его философы никак не могут победить в споре еврейских раввинов. Мудрецы пришли к Птолемею и начали жаловаться на то, что они никак не могут переубедить своих оппонентов. Получалось, что от этого проигрывала в целом эллинистическая идеология, которая собиралась стать господствующей. С таким положением вещей первое лицо государства никак не могло согласиться.

Было принято решение: перевести на греческий язык Библию. По приказу царя в одну ночь В Александрии арестовали 72 раввина. Царь вышел к ним и произнес короткую речь: «Сейчас вам каждому будет дан экземпляр Библии, достаточное количество пергамента и прочего. Вас посадят в камеры-одиночки. Извольте перевести эту Книгу на греческий язык. Мои филологи проверят вашу работу. Если будут несовпадения — разговор короткий: повешу всех и затем наберу новых, но Библия будет переведена на греческий».