— Прощай, Топилицын.

— Прощай, Вицлипуцли.

А если уж терять рассудок, то делать это, по мнению Воронова, следовало как-то иначе, ища свои, только свои козьи тропы в этой туманной стране книжного зазеркалья.

Он почему-то был абсолютно уверен, что только с помощью своей антикварной ручки ему удастся вернуть себе жену. Никакая полиция не поможет ему. И в номере Оксаны нет. Нет ее и в сауне, и в массажном кабинете и за 10, за 20, за 1000 миль отсюда. Её просто нет во всем этом так называемом нормальном материальном мире, в которым немцы потягивают пиво, а приматы из России пытаются вчитаться в бред про какого-то там Топилицына и Вицлипуцли.

Он взял бокал, и льдинки отозвались веселым перезвоном. Профессор осушил содержимое залпом. Козы так козы: мы сосчитаем их всех до единой, сосчитаем и ни разу не собьемся.

— Ещё? — спросил официант по-русски.

— Да. И обязательно со льдом, — уточнил Воронов.

Сейчас, вот сейчас он поднимется к себе в номер, возьмет ежедневник, Montblanc и отправится к морю. Там, на берегу, под шум волн он и пробежится золотым пером-лопатой по белому листу. Строчки будут ложиться ровной бороздкой, оставляя след, подобный струе, что «нежней лазури». Слова хлынут потоком и тут главное не сплоховать, не дать онеметь руке, чтобы она не остановилась, не сделала паузу. Тут главное поймать попутный ветер в парус, а если встречный, то идти галсом, но идти, плыть во что бы то ни стало. Ведь ручка Montblanc старая, ей, как и Воронову, 50 стукнуло, она тяжела и неповоротлива, она по-немецки неизящна и сама напоминает обломок тяжелой мачты, который подобрали на берегу после кораблекрушения. Вот почему ему показалось, что немец с кружкой подмигивал ему в холле, мол, беги, спасай жену, Montblanc-то твой мы, немцы, и сделали. Причудливая это все-таки вещь, воображение.

Правильно! Главное поймать ветер, ветер воображения, и немцы здесь постарались на славу! Спасибо, немцы, спасибо милые, спасибо за ваше неизменное качество, спасибо вам за мой старый Montblanc. Его, Montblanc, надо лишь держать под нужным углом и тогда ветер сам надует твой парус, и тяжелый корпус полетит тогда по волнам, «по волнам моей памяти», как назывался еще знаменитый диск далеких семидесятых, словно пушинка по ветру и тогда все, все будет хорошо!

Пиши, пиши, рученька! Пиши, пиши милая! Не подведи, не подведи только! От тебя все и зависит сейчас! Спасай! Спасай Оксану мою! Вытаскивай ее оттуда, куда я ее сам по неосторожности и спихнул…

— Господин Воронов! Господин Воронов! Постойте! Да не бегите вы так. Я не успеваю.

— Что? Что вам надо? Откуда вы меня знаете? Постойте, мне ваше лицо кажется знакомым.

— Не удивительно. Я очень популярен в России. Это после больницы я сильно изменился. Похудел, говорят.

— Грузинчик? Вы писатель Грузинчик?

— Вот видите — и вы узнали. Я вас прошу, не бегите так. У меня рука еще не до конца зажила и ноет. Особенно при резких движениях. Вот как сейчас.

— А вам, собственно говоря, что от меня надо?

— Вы зря решили вернуться в отель. Вашей жены там уже нет.

— Как? А где же она?

— В данном случае это неважно.

— Как это неважно? Вам, может быть, и неважно: жена-то моя, а не ваша…

— Не злитесь. Поверьте, я здесь ни при чем. Я — лицо пострадавшее, как и вы. Мы с вами стали жертвами одной очень большой интриги. И чем быстрей вы это поймете, тем для нас обоих станет лучше.

— Что вы имеете ввиду?

— Книгу — вот что я имею ввиду. Вас же Сторожев и Стелла уговорили в Испанию съездить?

— Какая Стелла? Не знаю я никакой Стеллы.

— Не важно. Главное, что она вас знает. Через Сторожева, разумеется. Она всегда в тени держится. Таков ее стиль.

— А вы что про Книгу знаете?

— Немного. Но нам вдвоем поручено ее отыскать. Причем каждому отведена своя роль.

— И какая роль у меня, позвольте полюбопытствовать?

— Охотно отвечу вам на этот вопрос. Только для начала давайте вернемся в университет. Наши поиски оттуда и начнутся. Поверьте, ничего лучше в этой ситуации вы сейчас и сделать-то не сможете. Уважаемый профессор Воронов, на всем божьем свете у вас сейчас нет друга, надежнее меня. Нравится вам это или нет, но такова логика той интриги, в которую мы с вами и оказались замешаны.

Слова Грузинчика во внутреннем дворике старинного университета с фонтаном и мраморными скамьями прозвучали столь убедительно, что окончательно обезоружили профессора, к которому писатель так настойчиво набивался в друзья. С чего бы это? Начинающийся дневной зной прогнал наконец жалкие остатки ночной прохлады, и теперь любая тень казалась спасительным оазисом. Уходить отсюда не хотелось. Каждый из собеседников невольно начал искать повод подольше задержаться в этом уютном царстве прохлады. Писатель и профессор присели на одну из мраморных лавок и, словно завороженные, уставились на фонтан. Он журчал так убаюкивающе, так мирно, что казалось, в этом мире нет и не может быть никаких интриг, наоборот, все в нем должно быть прозрачно и ясно, как эти звонкие струи.

Но при этом в глубине души они понимали, что под мерный звук фонтанных струй в их жизнях начали медленно прорастать семена чего-то нового, доселе неведомого.

— Вы знаете, — неожиданно нарушил убаюкивающую тишину Грузинчик, — что для физиков вода так и осталась загадкой, тайной. Основное ее свойство — текучесть. Как сочленяются ее молекулы и атомы — вот в чем проблема. У воды нет жесткой структуры. Она постоянно течет, меняется. В строгом смысле ее даже нельзя причислить к элементам периодической системы Менделеева — столь неустойчива ее структура.

— Это вы к чему, господин писатель?

— Так. К слову.

Потом вновь помолчали. Сидели и тупо смотрели на фонтан, как змеи, завороженные флейтой факира.

— Никак не могу привыкнуть ни к этой жаре, ни к запахам, — через какое-то время посетовал Воронов. — Испания — страна-мираж. Здесь все возможно.

И опять тишина, нарушаемая лишь мерным журчанием воды.

— Так какая же все-таки роль отведена каждому из нас в поисках Книги, господин Грузинчик?

— Если говорить о вашей, то это роль наживки.

— Не понял. Поясните.

— На вас и только на вас должна «клюнуть» Книга.

— Что значит «клюнуть»?

— Значит — дать знать о себе, выйти из тени.

— А почему она именно на меня должна так среагировать?

— Потому что только вам явился призрак Ляпишева в атриуме. Об этом Сторожев всем и растрезвонил. Помните? Зимой. Во время сессии?

— Помню. Отлично помню. Ну, и что с того?

— А то, что этого откровения ждали уже давно и вдруг оно и случилось, и покойник вас сразу посвятил в таинство Книги.

— Ладно, но почему именно я удостоился такой чести, а не вы, например?

— Во-первых, потому что я к этому времени уже успел себя скомпрометировать. Как вы выражаетесь, стал борзописцем вместо того, чтобы служить высокой литературе, а, во-вторых, Сторожев сумел убедить Стеллу, будто у вас с Книгой установилась некая мистическая связь, что в последнее время, после встречи с призраком, вы об этой самой Книге только и думаете. Одним словом, у всех фигурантов сложилось устойчивое мнение, будто вы, а не я, и есть идеальный медиум, посредник.

— На этом Сторожев настаивал?

— Он вашу кандидатуру в качестве «наживки» и предложил.

— Та-а-ак! — протянул профессор и картинно надул щеки.

— Но это еще не все.

— В каком смысле?

— А в таком, что вас, профессор, подставили и подставили капитально.

— Рассказывайте.

— В этой интриге роль медиума совершенно незавидная. Медиум, положим, чувствует, где конкретно находится книга и ведет охотников прямо к цели. В дальнейшем медиум обнаруживает Книгу, вернее, Она сама дает себя обнаружить, несчастная «наживка» вступает в контакт с Объектом, а затем медиум благополучно сходит с ума.