Вот такой Рыцарь революции вырисовывался.

Перед вылетом из Москвы уже в аэропорту Шереметьево Воронов случайно наткнулся на обложку какого-то мужского журнала. На ней красовалось лицо Эдуарда Лимонова, лидера нацболов, экстремистской левой партии. Лимонов поразил его внешним сходством и с Троцким, и с Дзержинским, и с хитроумным идальго Дон Кихотом.

А разве те, кто 11 сентября 2001 года направил Боинг на башни «близнецы» в Нью-Йорке, не являются идеалистами, для которых, как и для Дон Кихота, согласно Унамуно, вера превыше всех законов.

Взрывы, теракты, — все это совершают духовные дети Дон Кихота.

Весь Запад пасует перед этим глобальным натиском идеалистов, исламских донкихотов.

Не случайно сам Сервантес отказывается от авторства своего романа, нарочито переадресуя его мавру Сиду Ахмеду Бенинхали. Тут есть некоторое скрытое пророчество: страстность Рыцаря-идеалиста родилась в недрах исламской души. И современный мир буквально лихорадит от такого воинственного идеализма.

Воронов лишь на миг представил себе, как вместо двух Боингов, террористы поднимают в воздух целую флотилию лайнеров, 20 или 50 мощных машин. Что это, как не бой со стадом овец, который и устроил Дон Кихот на страницах бессмертного романа?

В то время, как они ехали, занятые беседой, Дон Кихот вдруг заметил на дороге, по которой они и следовали, несущееся им навстречу огромное и густое облако пыли. Увидев его, он обернулся к Санчо и сказал:

— Настал день, о Санчо, когда ты увидишь, какую удачу приготовила мне судьба. Вот день, говорю тебе, когда проявится вся мощь моей руки и когда я свершу деяния, которые впишутся в книгу Славы для грядущих поколений. Видишь, Санчо, облако пыли, которое там стелется? Оно скрывает огромное войско из различных, бесчисленных племен, направляющихся в нашу сторону.

— Уж если на то пошло, — заявил Санчо, — то целых два войска, потому что с другой стороны несется точно такое же облако.

Обернувшись, Дон Кихот убедился, что Санчо говорит правду. И, крайне обрадованный, он без колебаний решил, что две армии движутся, чтобы сойтись и сразиться между собой посреди обширной, расстелившейся перед ними равнины. Ибо каждый час и каждую минуту его воображению рисовались битвы, чары, приключения, подвиги, любовные безумства, поединки, о которых рассказывается в рыцарских романах, и все его слова, действия и мысли были направлены в эту сторону. На самом же деле облака пыли, замеченные им, производили два больших стада овец и баранов, которые шли по одной дороге с противоположных концов, поднимая пыль, мешавшую их видеть, пока они не приблизились совсем. Но Дон Кихот с таким жаром утверждал, что это два войска, что Санчо в конце концов поверил и сказал:

— Что ж теперь нам делать, сеньор?

— Что делать? — воскликнул Дон Кихот. — Подкрепить и поддержать более слабую сторону, нуждающуюся в помощи. Знай, Санчо, что армией, идущей к нам навстречу, предводительствует великий император Алифанфарон, повелитель огромного острова Трапобаны, а тот, кто ведет войска позади нас — его враг, король гарамантов, Пентапомин «с Засученным Рукавом», прозванный так потому, что, идя в бой, он всегда обнажает свою правую руку.

— Да почему же так ненавидят друг друга эти сеньоры? — спросил Санчо.

— Потому что — ответил Дон Кихот, — Алифанфарон, заядлый язычник, влюбился в красавицу дочь Пентаполина, очаровательную девушку, притом христианку, а отец не хочет выдавать ее за языческого короля, пока тот не отречется от закона лже-пророка Магомета и не примет нашей веры.

— Отвались моя борода, — воскликнул Санчо, — если Пентаполин не вполне прав! Я готов помочь ему изо всех мои сил.

— И ты поступишь вполне правильно, — сказал Дон Кихот, — потому что для участия в таких сражениях совсем не требуется быть рыцарем. А теперь слушай меня и смотри внимательно: я тебе перечислю главных рыцарей обеих армий. И чтобы тебе легче было рассмотреть каждого в отдельности, взъедем на соседний пригорок, откуда хорошо будут видны оба войска.

Так они и сделали: взобрались на холмик, откуда без труда можно было различить оба стада, принятые Дон Кихотом за армии, если бы их не окутывали облака пыли, совершенно затмевавшие зрение. И вот, видя в своем воображении то, чего глаза его не видели и чего на деле не было, Дон Кихот начал громким голосом:

— Видишь ты этого рыцаря в ярко желтых доспехах, на щите которого изображен венценосный лев, лежащий у ног девушки? Это доблестный Лауркалько, повелитель Пуэнте де Плата. А тот, в доспехах, украшенных золотыми цветами, имеющий на щите три серебряные короны на лазоревом поле, это — грозный Микоколембо, великий герцог Киросси. Дальше, справа от него, истинный великан, неустрашимый Брандабар — барон де Боличе, повелитель трех Аравий; он одет в змеиную кожу, и в руках у него вместо щита дверь, принадлежащая, по преданию, храму, который разрушил Самсон, когда он, умирая, отомстил своим врагам. Теперь, если ты обратишь взор свой в другую сторону, то увидишь, во главе второго войска, впереди него, вечно побеждающего Тимонеля Карка-хонского, воителя Новой Бискайи; на нем четырехпольные доспехи лазоревого, зеленого, белого и желтого цвета, а на щите — кошка на рыжем поле, надписью Мяу: сокращенное имя его дамы, как утверждают — несравненной Миулины, дочери герцога Альфеньикена Альгарбского. Тот другой, подальше, под тяжестью которого сгибается хребет его могучего коня, рыцарь в белоснежных доспехах и с белым щитом без всякого девиза, это — рыцарь-новичок, француз родом, по имени Пьер Папин, сеньор Утрикских баронств. А тот, еще дальше, в небесно-лазоревых доспехах, вонзающий железные шпоры в бока своей быстроногой полосатой зебры — могучий герцог Нербии, Эспартафилардо дель Боске, с пучком спаржи на щите и девизом, написанном по-кастильски: Проследи мою судьбу.

И, продолжая дальше в таком же роде, Дон Кихот перечислил еще множество рыцарей обеих воображаемых армий, наделяя каждого особым гербом, цветом, приметами и девизом, которые ему подсказывало невиданное его безумие, а затем без передышки, продолжал:

— Войско, что впереди нас, состоит из самых разнообразных племен. Здесь есть народы, пьющие сладкие воды прославленного Ксанфа; люди, попирающие ногами массилийские горные долины; племена, просеивающие чистейший золотой порошок счастливой Аравии; те, что блаженно живут на дивных, прохладных берегах светлого Термидонта; те, что многоразличными способами истощают золотоносный Пактол; нумидийцы, неверные своему слову; персы, славящиеся своим луком и стрелами; мидяне и парфяне, сражающиеся на берегу; арабы с их кочевыми шатрами; скифы, столь же известные своей жестокостью, как и белизной кожи; эфиопы с проколотыми губами, и несметное множество других еще племен, черты которых я вижу и узнаю, хотя имена их не в силах припомнить. В другой армии ты видишь племена, пьющие хрустальные струи Бетиса, орошающего оливковые рощи; те, что освежают и умащивают лица свои влагою вечно обильного, золотоносного Тахо, те, что наслаждаются плодоносными водами дивного Хениля; те, что бродят на тарпезийских равнинах с тучными пастбищами; те, что беззаботно живут на елисейских лугах Хереса; богатых ламанчцев в венках из золотых колосьев; мужей, закованных в железо, последних потомков древних готов; людей, погружающих тела свои в Писуэргу, что славится плавным течением; тех, что пасут стада свои на просторных лугах извилистой Гвадианы, прославленной своими скрывающимися от глаз водами; тех, что дрожат от холода в лесистых Пиренеях и на снежных высотах Апеннин; словом, все племена, какие только вмещает в себя и питает Европа.

Бог мой, сколько стран назвал он, сколько народов перечислил, мгновенно наделяя каждый особыми свойствами: и все это почерпнул он из чтения лживых романов, которыми была набита его голова! Внимательно слушал его Санчо, не решаясь проронить ни слова, и только время от времени поворачивал голову в надежде увидеть рыцарей и великанов, которых перечислял его господин; но так как ни одного из них ему не удалось обнаружить, то в конце концов он сказал: