— А эту пакостную и гнусную чернь я презираю! — кричал в отчаянии сеньор Алонсо. — Швыряйтесь! Швыряйтесь камнями! Подходите ближе! Нападайте! Делайте со мной, что хотите!

И от напряжения зеленые ленточки на его детском шлемике из картонки всё туже и туже затягивались в узелки. «Ибо не мир я вам принес, а меч, дабы отделить отца от сына», — сказал Спаситель и чуть ниже добавил: «Все мы в царство Божие войдем детьми».

Этот шлемик с головы дона Алонсо уже нельзя было снять. Его можно было лишь разрубить ударом меча, снеся попутно и голову его обладателю.

«И голова эта была тяжела,» — как писал Флобер в своей повести «Иродиада».

Стоя у Врат Правосудия, профессор вспомнил. Вспомнил свой грех, вспомнил, как в детстве местная шпана избивала маленького хрупкого мальчишку, отличника из класса, в котором усиленно изучали математику. Его били жестоко и нехотя. А он вставал, вставал из последних сил. Вставал, потому что не мог не встать. Мальчишка смешно по-детски замахивался, пытаясь дать сдачи, и получал в ответ ещё удар и падал. А потом вставал.

На шею мама привязала ему ключи на зелёной ленточке. От падения эта ленточка с ключами вылезла наружу из школьной формы. И какой-то верзила схватил ленточку и стал душить ею мальца, бессильно размахивающего во все стороны руками, словно ветряная мельница. Мальчишка хрипел, махал руками, но всё равно не сдавался.

А он тогда стоял и смотрел и… боялся. Боялся заступиться. Гнусная чернь взяла верх над ним, и на душе стало мерзко и пакостно.

«Дон Кихота» он в детстве не читал. Он, вообще, ничего не читал. В доме книг не было. Жили бедно, в коммуналке, едва сводя концы с концами. Один из двоюродных братьев попал в тюрьму за наркотики. В далекие шестидесятые это была почти экзотика. Но подобный жизненный сценарий мог стать и его судьбой.

Спасли книги. Сначала Беляев, потом Дюма, Уэллс, и лишь потом Толстой, Достоевский… «Дон Кихота» он прочитал в метро, после школы, готовясь поступать на филологический. По дороге на работу выбирал маршрут подлиннее, с пересадками, и на автобусе. Под стук колес поезда, как под стук копыт Росинанта, и была прочитана история о Дон Кихоте Ламанчском.

Тогда-то он и открыл для себя простую истину: книжки — это не бумага с буквами. Это врата, как Врата Правосудия в Альгамбре, врата очищения, врата в другой мир, который может быть намного реальнее того, что нас окружает.

Сервантес глубоко ошибался: сеньор Кихано не был сумасшедшим. Нет. Он просто был гениальным читателем, сумевшим прочитать свои сто книг так, как их никто и никогда не читал.

Алонсо Кихано стал обладателем некого таинственного ключа от заброшенной двери, про существование которой уже давно и благополучно забыли.

И знаменитый роман писал не Сервантес и не арабский историк по имени Баклажан, а сам герой этой истории, сеньор Алонсо Кихано, страстный книгочей и почитатель рыцарских романов.

Стоя сейчас у Врат Правосудия, он понял, что совершенно неважно, что ты читаешь: рыцарские романы или еще какую-то белиберду. Важно, как ты читаешь эту самую белиберду. Правильно ли ты вставил ключ в замочную скважину, все ли обороты сделал, зацепили ли бороздки ключа дверной механизм — и если зацепили, то не заржавели ли петли, а дверь, тяжелая, старая дверь повернётся вокруг своей оси или нет?..

Собираясь вступить сейчас в Альгамбру, он знал, что мавры в свое время очень сдружились с каббалистами, а те, в свою очередь, пожалуй, были самыми лучшими читателями в мире.

Иными словами, читая, можно воскресить мертвых, можно услышать Прощальный вздох Мавра, можно сказать умершему другу «прости» и много-много чего другого можно, обладая заветным ключом.

Прежде чем войти на территорию Альгамбры, он поднял голову и чуть не потерял сознание. Так поразило его то, что он увидел…

Перед глазами пошли круги, словно один из камней погонщиков мулов угодил не в голову Кихано Алонсо, а прямо ему, профессору из России, в самый лоб. От напряжения поднялось давление, и закружилась голова.

Главный вход перемыкала громадная подковообразная арабская арка в полвысоты самой башни. А на замковом камне этой арки была высечена исполинская рука. Мало того. Замковый камень над порталом был украшен парным изображением огромного ключа…

— Дорогая Антония, что случилось с вашим дядюшкой? — обратилась как-то вечером к своей молодой хозяйке ключница дона Алонсо.

— Что вы имеете в виду? -

— Я имею в виду только то, что дядюшка ваш, а мой хозяин, уж слишком много времени проводит у себя в кабинете за книгами.

— Ох, и не говорите, — вздохнула Антония.

— Я вообще не понимаю, какой в них, в книгах этих, прок. Мне уже пятый десяток пошел, не девочка все-таки, жизнь знаю. И заметьте — все эти годы прожила без грамоты. Ей-богу — ни одной буквы не помню. Да и не нужна мне эта самая грамота. На кой она к лешему?

— Нет. Так нельзя, — решила робко возразить племянница, считавшая себя образованной. — Грамота нужна.

— Э-э! — отмахнулась, было, собеседница.

— Грамота нужна, — настаивала Антония, — но в меру.

— В меру! — передразнила ключница. — Я так скажу: из всех написанных книг существует только одна, в которую имеет смысл иногда заглядывать.

— И какая же? — снисходительно поинтересовалась Антония.

— Библия — вот какая. Да и ту читать необязательно. Ее нам все равно каждое воскресенье в церкви пересказывают.

Здесь ключница не сдержалась и икнула, а затем добавила:

— Причем подробно пересказывают. Вот так.

Воцарилась тяжелая пауза. Против такого аргумента возразить было трудно.

— Вы опять к той початой бутылке прикладывались, да? — строго, тоном хозяйки, поинтересовалась прямая наследница дона Алонсо.

— Тоже мне беда, — нехотя оправдывалась ключница. — Я женщина свободная. Мне замуж не идти, и приданого не собирать.

— Вы на что намекаете, а?

— Вся радость в стаканчике, — не обращая внимания на замечание племянницы, продолжала дородная ключница, чувствуя при этом свою абсолютную правоту. — Вся радость в стаканчике, а вы попрекать. Не по-христиански это, вот что я вам скажу.

— А я и не попрекаю.

— Нет попрекаете.

— Хорошо, пусть попрекаю, но начали мы с вами с книг.

Племяннице недавно стало известно, что ее дядя продал несколько десятин пахотной земли за какие-то рыцарские романы.

— Ну, хватану я стаканчик другой, третий — велика беда, не унималась ключница, сев на любимого конька. И что с того? Я ж не книги читать сяду? Я так скажу: простым людям, добрым прихожанам, книг вообще читать не след. Библии достаточно.

— Вы это уже говорили, — заметила племянница.

— Лучше б ваш дядюшка, дон Алонсо, вместо того, чтобы книжки читать эти дурацкие, ко мне бы в погребок хоть раз заглянул, — не слушая возражений, продолжала развивать свою тему добрая христианка зрелого возраста. — Мы с ним, считай, ровесники. Мне за сорок, ему — ближе к пятидесяти.

— Это вы на что намекаете?

— Да так, к слову, — улыбнулась ключница.

— Нет уж — договаривайте.

— Да не бойтесь, не бойтесь. И в мыслях у меня не было, чтобы вашего долговязого дядюшку на себе женить. Во-первых, клопы. Как представишь себе брачное ложе, кишащее этими тварями, так замуж сразу расхочется.

— Ну, а во-вторых?

— Я у сирот приданого не отбираю — вот что!

В комнате воцарилась тяжелая пауза, после которой последовал глубокий вздох, лишь отдаленно напоминающий знаменитый Прощальный вздох мавра. Затем ключница продолжила:

— Просто скучно одной — вот и все.

Пьяная слеза покатилась по щеке, упала на пол и расплылась маленькой лужицей.

— А дядюшка твой, скажу честно, как женщина женщине, мужчина еще ничего — статный, хотя и в летах. Ну, да и это ничего, если бы не книги… В них все зло. К алтарю бы я его не повела, конечно. Про сирот я уже говорила, а вот стаканчик с ним выпила бы… И не один… Но книги! Вот в чем дело. Сжечь их надо — вот что?