Через месяц пришла коллективная жалоба от жильцов другой квартиры, куда переселился Непарный. В порядке службы я вновь был вынужден посетить его. Поднимаясь по лестнице, я насчитал 17 (семнадцать) физических единиц котов и кошек. Жильцы встретили меня такими же нареканиями на кур и петухов, как и в предыдущей квартире. На этот раз я без посторонней помощи, ориентируясь по запаху, нашел комнату Николая Дормидонтовича, который встретил меня как добрый знакомый. Его пернатые друзья не уменьшились в числе, хотя жилплощадь была меньше прежней. Ученый-самоучка обратился ко мне с просьбой воздействовать на жильцов, чтобы они не писали на него жалоб, ибо он устал переезжать с места на место. В ответ я заявил ему, что его творческая мечта задела мое сознание, и дал ему свой домашний адрес — на случай, если ему захочется посетить меня и поговорить о перспективах науки. После этого я пошел в прихожую, где стал проводить с жильцами беседу о той пользе, которую может принести человечеству четвероногая курица. К сожалению, квартиранты отнеслись к моему выступлению отрицательно, не дали мне договорить, а через день прислали на меня по месту работы острую коллективную жалобу. Будучи вызванным к начальству для объяснений, я произнес короткую речь, в которой дал высокую оценку научным усилиям Непарного Н. Д. по созданию четвероногой курицы. Мое выступление было встречено с холодком, и вскоре меня начали изводить различными мелкими придирками. Кончилось тем, что мне предложили досрочно уйти на пенсию, что я и сделал.

Это было в начале июня, и я решил снять где-нибудь за городом недорогую комнатку, чтобы провести в ней лето. И вдруг пришло письмо от Непарного. В нем он извещал меня, что судьба его круто повернулась к лучшему. Его бездетная старшая сестра недавно скончалась, не оставив прямых наследников. Юридические власти разыскали его и вручили ему права на владение дачей зимнего типа и участком покойной в поселке Нехвойное. Он уже вступил во владение и развернул широкую научную деятельность. Далее он сообщал, что я симпатичен ему как человек и он охотно сдаст мне чердачную комнатку за недорогую цену, если я желаю пожить на лоне природы.

Через неделю я поехал в Нехвойное. В электричке я узнал, что поселок этот состоит всего из восьми домов и расположен далеко от станции. Там очень уединенно и тихо, и туда стремятся дачники, ценящие тишину. За уединенность нехвойнинские дачевладельцы лупят с дачников втридорога, и финансовая лютость их вошла в пословицу среди жителей окрестных селений.

Пройдя пешком двенадцать километров, я добрался до Нехвойного. Дачу своего знакомого я узнал по множеству кур и петухов, разгуливавших на участке. Непарный встретил меня приветливо, но тут же объявил, что чердак свой он уже сдал. Наука требует денег, и, так как один из дачников предложил ему неплохую сумму, он вынужден был пойти на это. Однако он договорился с дачевладелицей Портмонетовой, которая живет через два дома, и она зарезервировала для меня пристройку. Я, грешным делом, обрадовался этому варианту. Конечно, в доме ученого-энтузиаста жить было бы лестно для моего самолюбия, но обилие кур и петухов имело свои отрицательные стороны.

Дачники Непарного еще не прибыли, и все три комнаты были отданы во власть пернатым. Всюду были прибиты насесты, и даже рояль использовался с пользой для науки: внутрь его Непарный складывал свежие куриные яйца и время от времени играл на музыкальном инструменте одним пальцем. Он предполагал, что музыкальные звуки, быть может, сдвинут гены в желательную сторону.

От моего знакомого я отправился к Портмонетовой и договорился за сравнительно небольшую плату жить в пристройке — точнее сказать, это был отсек сарайчика с плоской фанерной крышей. В остальных семи подобных же отсеках уже угнездились дачники, дом тоже был укомплектован от погреба до чердака, и даже в имевшемся во дворе колодце разместилось дачное семейство.

Через несколько дней я переехал на летнее жительство. Несмотря на некоторые бытовые неудобства, в поселке мне понравилось. Я безмятежно прожил там пять летних сезонов.

Все эти пять лет научные дела корифея науки шли неважно. Непарный переживал материальные и душевные трудности, так как его куриное поголовье все росло и требовало много средств на закупку корма и различных химических препаратов. Деньги для кур он получал только за счет дачников, но интересы кур и дачников не во всем совпадали. Куры всю зиму спокойно жили в доме, но с началом дачного сезона ученому приходилось переселять крылатых друзей в дровяной сарай и, произведя в доме посильную уборку, впускать туда дачников. К сожалению, куры не могли примириться со своим временным изгнанием и все рвались обратно в свое родное жилье, а петухи при этом порой клевали дачников. Кроме того, пернатые вечно толпились во дворе возле коллективного таганка, где дачники готовили себе пищу. Они опрокидывали кастрюли и всячески вмешивались в людские дела. Дачники держали активную оборону против пернатых, а порой переходили в контрнаступление. Эта непрерывная война кур и дачников очень огорчала деятеля науки. Он неоднократно проводил с дачниками разъяснительные беседы, в которых подчеркивал важность создания четвероногой куры. Мало того, он ежедневно бесплатно поил дачниц валерьянкой, а дачникам выдавал таблетки валидола. Но, несмотря на все эти заботы о них, дачники, дотянув до осени, больше к нему не возвращались, и каждой весной ему приходилось вербовать новые контингенты.

Чтобы скорей осуществить свою творческую мечту, Непарный шел на все и не жалел затрат. Он часто подкармливал кур мясными консервами, чтобы от мяса четвероногих у них сдвинулись гены на четвероногость. Иногда он ходил за двенадцать километров на станцию и там покупал в буфете бифштексы. Бифштексы были хоть и тонкие, но повышенной прочности, и он рубил их пожарным топориком. Еще он подкармливал своих пернатых друзей изюмом, мылом, пастилой, витаминами на все буквы, камбалой консервированной, глюкозой, ванилином, шоколадом, головастиками и многими другими продуктами и веществами. Кроме того, он нарисовал красками две художественные картины: на одной из них был изображен четвероногий петух в натуральную величину, на другой — четвероногая курица. Эти картины он застеклил и повесил их во дворе на уровне полуметра от земли, чтобы двуногие пернатые всегда могли видеть, какими они должны быть в идеале. Он не щадил для науки своих физических сил и часто, надев галоши на руки и на ноги, ходил по двору на четвереньках, дабы личным примером натолкнуть своих двуногих питомцев на перекантовку генов в сторону четвероногости.

Но все эти творческие усилия не давали пока что желаемого результата. Я стал замечать, что Николай Дормидонтович становится все мрачнее.

В 1966 году я отправился в Нехвойное в апреле, чтобы полюбоваться прелестями ранней весны. Я наслаждался тишиной природы и малолюдностью поселка, ибо пока что был здесь единственным дачником.

В воскресенье, 16 мая, в 16 часов, я, вернувшись с прогулки, прилег отдохнуть на раскладушке в своем отсеке, но вскоре услышал интересный разговор, который не дал мне уснуть. К моей хозяйке, Портмонетовой, зашел ее сосед, Кошельков, и сказал, что видел странный сон. Будто он идет по берегу моря, а на пляже сидят самые настоящие русалки в чем мать родила и торгуют по себестоимости черной икрой в баночной расфасовке. Когда он к ним приблизился, они попрыгали в воду — и все. Тут он проснулся от недоумения.

Портмонетова сразу же заявила, что сон вещий. Русалки с икрой — это так, только для затравки, но что-нибудь да случится, что-нибудь да произойдет.

И что же! Только она это сказала, как во двор вбегает Люська, ее внучка-дошкольница, и говорит:

— Бабушка, смотри, какой цветок мне иностранцы подарили!

— Какие такие иностранцы?! — строго спросил Кошельков. — У нас тут их никогда не водилось.

— За Нюшиной горкой они. Они в двух цистернах приехали. Мы туда с Костей Отпузовым цветы ходили рвать, а там они на полянке.