— Пойдемте со мной, — сказал Калим, — там настоящие баварские белые сосиски.
— Правда? Тюрингские жареные сосиски тоже?
— Конечно. А теперь посмотрите, пожалуйста, из окна.
— Что это? Проекция?
— Нет, не проекция — это настоящий снег, из настоящих облаков.
* * *
Дорогой комиссар Еннервайн!
Почему вы так поступаете со мной? Вы посылаете мне психолога! Мне не нужен психолог! Я не психопат, нуждающийся в лечении, я не сбившийся с толку слабак, а совершенно нормальный, небритый преступник, сбившийся с пути и желающий за это получить свое заслуженное наказание. Я серийный преступник! Мне нужна одиночная камера с постоянным наблюдением и никаких продолжительных прогулок по бесконечно извивающимся ландшафтам с понимающе кивающими медиаторами и другими слишком добрыми конвоирами. Постепенно у меня складывается впечатление, что вы эти мои письма вообще не читаете. И что вы ни одно из этих писем не передаете моей уважаемой сокурснице Марии Шмальфус. Она бы меня поняла! Мы вместе посещали лекции профессора Кастиана: «Преступление как мятеж». Поэтому я вас настоятельно прошу, мой дорогой комиссар, поверить в мою вину! Но фактом остается то, что вы еще не нашли сознавшегося в совершении преступления во время новогодних соревнований! Неполноценный, молчащий преступник у вас есть, а больше ничего! Так по крайней мере можно было прочесть в газете. Я должен признать: не могу совсем скрывать мое разочарование.
А как насчет того, что вы, например, будете исследовать лыжу, которую потерял датчанин! А что, если вы станете искать пулю, которая все еще должна лежать на территории! А что, если вы обыщете мою квартиру на наличие следов ДНК этой азиатской бестии. Вот это был противник! Боже ты мой! Вместо этого вы обыскиваете дом этого цитриста. Господи, да, я был там, сознаюсь! Я просто осмотрелся у него — при моем следующем покушении цитрист должен был играть определенную роль. Но скажите мне честно: действительно ли я тот человек, который без всякой причины может задушить струной от цитры маленького, невооруженного человечка? Но если из-за этого ваше уважение ко мне возрастет — тогда я тот, кто это сделал.
— Нет, это был не ты, — сказала Мария и опустила письмо.
— Не думайте об этом, Мария, — сказал Еннервайн и сунул письмо обратно в конверт. — Больше мы ничего не можем сделать. Мы знаем, что Манфред Пенк не совершал ни новогоднее покушение, ни покушения на цитриста Беппи. Когда-нибудь это поймет и прокурор.
— Вы так думаете?
— Да, я так думаю. Вы пойдете со мной в «Пиноккио»?
Мария ответила не сразу.
— По личному делу, не беспокойтесь — сказал Еннервайн, который заметил ее колебание.
— Правда?
— Обещаю.
Сейчас как раз был бы хороший повод рассказать ему обо всем, подумала Мария, когда они вошли в ресторан.
В булочной-кондитерской «Крусти» очередь снова была бесконечно длинной. Были булочки «Тюрьма» (с запеченным внутри напильником). Здесь был Тони Харригль, здесь был стекольщик Пребстль, священник и слесарь Большой — весь сброд, который слонялся здесь каждый день после обеда. Только не было Манфреда Пенка, и большинство уже давно знали, что с ним что-то не в порядке.
— И тем не менее за здоровье! — сказал аптекарь Влашек, который сейчас продвинулся до первого, образованного постоянными посетителями стола.
В нескольких метрах от них за кофейным столиком Франц Холльайзен и Кевин сдвинули головы. Встреча между обермейстером полиции и членом группы Раскольникова научно-педагогического семинара «Альпшпитц-проект» держалась в конспирации.
— Что ты намерен с этим делать? — спросил Холльайзен.
— Не знаю, это я хотел спросить у вас, как у полицейского.
— Тебе скорее следует спросить адвоката.
— Мой отец адвокат, лучше я спрошу полицейского, который разбирается в футболе.
— Если ты выдашь это слишком рано, то они могут просто изменить правила.
— Да, могут. Но я мог бы продать идею нашей национальной сборной.
— А как ты хочешь с ними связаться?
— У них ведь есть контакты. В ВИП-ложу, к футбольным деятелям. Они знают Беккенбауэра. И Нетцера. И всех.
— А что я должен сделать? Мне что, нужно кого-то шантажировать?
Холльайзен еще раз прочел небольшую записку:
Один футболист вбрасывает правильно, по возможности на высоте штрафной площадки противника, и по возможности подальше в направлении ворот противника. В то время как мяч находится в воздухе, несколько из игроков его команды образуют круг, в который попадает брошенный мяч. Эти игроки берутся за руки, поворачиваются по кругу и образуют таким образом неприступную крепость. (Они перекидывают мяч туда-сюда, чтобы их не остановили свистком из-за блокировки без мяча.) А те, у кого мяч, незаметно прорываются к воротам, так что ни один из игроков противника не смог бы помешать им в рамках правил игры.
Холльайзен уже даже разговаривал с судьей бундеслиги. И тот тоже не нашел правила игры, которое бы запрещало такое действие.
— Ну хорошо, — сказал он. — Я попытаюсь подойти к Кайзеру.
&
Когда доктор Мария Шмальфус сделала первый глоток вина, ей вновь стало ужасно стыдно. Она решила умолчать о небольшом эпизоде, который ей вспомнился после ареста Вонга, после доставки Пенка и после похорон Шан. Записка! В ее шкафу лежало четыре пары джинсов, свежевыстиранные джинсы, а она всегда сама стирала свои джинсы. Четыре пары джинсов, и в одни была засунута записка с именем, адресом и номером телефона. Образец почерка Манфреда Пенка. Эти джинсы за это время уже пять раз стирались, а записка была чистая и белая. Хорошо, Ханс-Йохен Беккер, может быть, и нашел бы следы, но какой в этом сейчас толк. В самом начале образец почерка Куницы мог бы ускорить расследования!
— За безупречное профилирование, — сказал комиссар Еннервайн и поднял бокал. — Я это говорю серьезно. Без вас мы бы не справились.
Когда-нибудь я ему это расскажу, подумала Мария, когда-нибудь, когда он, может быть, решится рассказать то, что его, очевидно, очень давно тяготит. Всякий раз что-то мешало.
— За безупречного руководителя, — сказала она и подняла свой бокал. Они чокнулись. Вечер слишком хороший для этого, подумал он, сегодня не буду.
Боже мой, он действительно застенчивый, подумала Мария.
Если не считать реабилитационной лангеты на ноге, то она была единственным человеком, который пережил все события без ущерба. Скорее наоборот, даже продвинулась по карьерной лестнице: в агентстве «Impossible» была новая сотрудница. У них появилась новая менеджер по проектам. Она сидела за сверкающим хромовым блеском рабочим столом и просматривала предложения на осень. Многие крупные клиенты обратили внимание на агентство благодаря крупным заголовкам, которые печатались о Верденсфельской долине, и книги заказов были переполнены. Только что позвонила крупная международная компания.
Ночное восхождение в горы, подумала Ильзе Шмитц и попросила принести ей бутербродик с семгой к бокалу просекко. Ночное восхождение в горы, это хорошее предложение для правления.
&
— Форнйотер и Бергельмир поведут тебя, — сказал Один, бог с двумя воронами на плече.
Два добродушно смотревших на него великана повели Оге Сёренсена через высокие ворота из кованого железа, за ними открылся огромный, выстроенный из темно-синего базальта зал. С почти бесконечно высоко расположенного потолка падали сталактитовые капли, и звук от их падения на мраморные плиты отдавался тысячекратным эхом. Оге был немало удивлен пестрыми настенными коврами, на которых можно было видеть генеалогические древа азов, ванов и многих других родов богов до самых мельчайших ответвлений. Они прошли между двух огромных колонн, на которых была доска с надписью «Добро пожаловать в Асгард». Сквозь просторные окна были видны снаружи пейзажи Секквабека и Йедалира, в которых резвились всевозможные первобытные животные, единороги, грифы и водяные. Иногда древние крылатые ящерицы ударялись о стекло, поднимались снова и с пронзительным криком улетали.
