Еннервайн тоже осмотрел роскошное строение в стиле барокко, но сейчас он массировал себе виски большим и средним пальцами: перерыв закончился, и все вошли в комнату. Внутри в совещательной комнате две фигуры в белых пластиковых комбинезонах занимались тем, чтобы поднять книгу посетителей и положить ее в белую коробку. Два верных помощника Ханс-Йохена Беккера двигались медленно, как при замедленной съемке, как будто им предстояло вынести оригинальную рукопись Евангелия от Луки. Команда снова уселась, и Еннервайн взял слово.

— Я предлагаю, чтобы мы вместе поискали вначале другие письма нашего Куницы.

— Другие письма? — спросила Николь. — Вы верите его утверждению, что он написал уже несколько писем?

— Я совершенно уверен в том, — сказал Еннервайн, — что это было не первое его письмо. Я полагаю, что их было до этого три или четыре.

— Правда? Почему?

— Опыт подсказывает. Другие предположительно находятся в архиве главного управления.

— Я не совсем понимаю.

— Николь, вы себе даже представить не можете, — усмехнулся Еннервайн, — как нас, будто мусором, заваливают такими письмами. В главных управлениях земель у нас для этого даже есть специальное отделение.

Остлер согласно кивнул.

— Даже здесь, в нашем маленьком уютном курортном городке, — сказал он, — мы получаем каждую неделю не менее одного такого письма. Большей частью это письма с признаниями в преступлениях, о которых уже сообщалось в газетах, но это также признания в симпатиях преступникам, советы полиции по расследованиям, сумбурные и абсурдные подозрения против того или иного в поселке, или просто оскорбления и брань в адрес полиции вообще и бедного дуэта Холльайзена/Остлера в особенности — если бы мы проверяли все эти письма и электронные сообщения, то нам потребовалось бы здесь в участке свое собственное бюро.

Николь скептически покачала головой.

— То есть все это время после нового года к вам уже поступали письма с признаниями?

Она сдула прядь волос с лица.

— Конечно, — поддержал Холльайзен. — Мы их поверхностно просмотрели и подшили под рубрикой «обычные подозреваемые». Между прочим, после 11 сентября один прислал нам e-mail, что удары планировались непосредственно здесь на курорте и, конечно, под его руководством. И я, разумеется, не стал это расследовать.

— А как дальше идет служебный порядок?

— Если информация из писем с признаниями уже публиковалась в газетах (а это так в девяноста девяти процентах писем), то мы их подшиваем и передаем в архив. Прокурор для надежности просматривает еще раз, не кроется ли за этим преступление, и на этом заканчивается.

— Но теперь мы, разумеется, снова выловим эти письма, — сказал Еннервайн. — Николь, тогда это сразу же будет задание для вас. Вы просмотрите вначале все дела полицейского участка здесь, потом вы свяжетесь со службами в других регионах. Затребуйте все, что пахнет Куницей. Прошу вас проверить все, что добудет Шваттке, чтобы таким образом составить более точное представление.

Николь и Мария кивнули.

— Остлер и Холльайзен, вы оба будете вести расследование в совершенно другом направлении. Вы ориентируетесь здесь в этой местности, знаете большинство живущих лично. Вы будете размышлять просто, здравым человеческим рассудком, без всякой психологической…

— Вы, — Мария подняла брови вверх, — хотели сейчас сказать галиматью или что-то вроде этого?

— …подоплеки, чего можно ожидать от проживающих в данной местности лиц.

— После всего того, что мы услышали, наш Куница, вероятнее всего, из местных, — продолжил Еннервайн. — А теперь о вас, Штенгеле. Вы ведь были когда-то заядлым альпинистом.

— Да, еще в молодые годы. Я предчувствую что-то нехорошее. Мне что, сейчас придется ежедневно лично проверять все горные вершины?

— Нет, я совсем не хочу присутствия полиции на горах. Пока не хочу. Это вынудит Куницу продолжить свое дело еще веселее где-то в другом месте. Но у вас есть связи с Клубом альпинистов, с горноспасательной службой и подобными организациями.

— Альгойец мимо таких не пройдет.

— Хорошо. Вы можете задействовать свои контакты и собрать группу, которая незаметно будет наблюдать за этой вершиной Кроттенкопф?

— Это можно сделать. Одного-двух человек будет достаточно. Им нужно делать фотографии?

— Этого я сейчас официально, конечно, не могу утверждать, — сказал Еннервайн. — Но если два или три горноспасателя будут фотографировать каждого, кто будет подниматься на Кроттенкопф, только просто ради удовольствия, то я, конечно, ничего не смогу сделать.

— Я понял, шеф.

— Итак, за работу, коллеги, по горам! Завтра утром в восемь совещание.

Группа разошлась.

— Подвезти вас к пансионату, Губертус? — спросила Мария.

— Да, с удовольствием.

В машине они молча сидели рядом. В мозговом центре Еннервайна для нелепых мыслей слова «стрельба из лука» все еще совсем не растворились, он ломал себе голову, поскольку не привык останавливаться перед загадками. Мария тоже была погружена в свои мысли.

— С таким мне еще никогда не приходилось сталкиваться, — сказала она вполголоса. — Написанное от руки письмо с признанием. Гм. Но что-то во всем этом деле, не только письмо, почерк и стиль, и остальные обстоятельства кое-что мне напоминают. Что-то другое, я только не знаю что мне о чем напоминает. Вам знакомо такое чувство?

— Даже очень хорошо знакомо.

— Я об этом подумаю.

— Вот гостиница «Эдельвейс», — сказал Еннервайн. — Вы за мной завтра утром заедете?

— Конечно, — сказала Мария и выключила мотор.

О нет, подумал Еннервайн, сейчас она непременно захочет узнать, о чем я хотел поговорить тогда при несостоявшейся встрече. С тех пор прошло три месяца, а он все еще ничего не рассказал ей о своих проблемах со здоровьем. Когда это дело будет закончено, подумал он, то я об этом поговорю. Но тогда уж точно. Стопроцентно.

— Спокойной ночи, — сказала Мария и завела двигатель.

У полицейского профайлера тоже есть личная жизнь, вероятно, он когда-нибудь тоже лежит расслабленно в отпуске на итальянском пляже, и при этом он не разделяет сразу всех плещущихся в воде на матрицы по вероятности преступления. А как это у серийного убийцы? У Куницы? Здесь уже труднее представить себе, что он делает, когда он не убивает серийно, когда не мечтает о том, как высосать мозг последнего знакомого по e-mail. Чем он занимается, когда не зашифровывает послания с выдержками из Библии, не тренируется в стрельбе и прорезании отверстий, посещает курсы заметания следов? Как выглядит частная жизнь Куницы? Есть ли она у него вообще? Волнуют ли его в дополнение к болезненной слабости еще и другие страсти? Этого Куницу? Он был заядлым альпинистом.

6 ч. 11 мин. Оксенвизе

Куница встал сегодня в пять часов, послушал во время завтрака прогноз погоды в передаче «Радио в рюкзаке» и еще в потемках отправился в путь. Короткий крутой отрезок пути, который после Оксенвизе вел к Кельбертритт, заставил его еще раз ускорить темп. Куница был в форме. Еще в молодые годы он всегда поднимался на гору, когда ему нужно было обдумать какую-либо проблему. Такое сочетание ведущих вверх горных троп и медленно вырисовывающихся решений сформировало его характер. С каждым шагом горных ботинок большие и мелкие заботы откалывались. Угрызения совести, сомнительные компромиссы и неуверенные переходные решения отламывались и скатывались как камни вниз по крутой тропинке, внизу в долине разлетались с треском на кусочки и рассыпались.

7 ч. 51 мин. Кельбертритт

На сегодня Куница запланировал многое. При маркировке пути после Кельбертритт, у камня с двумя желтыми крестами он свернул с обычной дороги альпиниста-любителя и проложил себе путь через поросль, уверенно двигаясь к своему укрытию. Второй рюкзак там был туго набит бикфордовыми шнурами, взрывчатыми веществами, начиненными кухонными будильниками и подобным милым реквизитом. И он потопал дальше с двумя тяжелыми рюкзаками горчичного цвета. Хотя уже стоял апрель, снега оставалось еще много. Куница шел по тропинкам, по которым когда-то гулял король Людвиг (или его несли на паланкине). Сегодня, в этот прекрасный весенний день, он собирался особым способом подготовить лыжню.