— Ну и что из этого вышло?

— У меня на данный момент около пятидесяти образцов почерка, от главных и второстепенных фигур, от более или менее подозреваемых. И ни один из них даже близко не совпадает с почерком в признательных письмах. Ни один! Вы знаете, что это значит?

«К сожалению, это значит, что мы не можем завязать мешок. Что наш Куница находится где-то за пределами и без того уже большого круга подозреваемых».

Еннервайн массировал свои лобные доли известным способом. У него было совершенно определенное чувство, что преступник находился внутри круга. Они все считали, что они его уже видели, слышали, разговаривали с ним и, возможно, даже пожимали ему руку. Они были твердо убеждены в том, что петля в скором времени будет затянута. Особенно уверен был в этом комиссар Еннервайн. Все простились подавленно.

Еннервайн попросил Марию отвезти его в гостиницу «Эдельвейс». Он коротко простился и пошел в свой номер. Он не мог избавиться от неопределенного чувства угрозы. Лазерный след он тоже не мог как следует отслеживать дальше. У него просто не хватало сотрудников, чтобы обыскать все балконы в гостиницах и террасы гостевых домиков, откуда можно было обстрелять Сёренсена таким прибором. Он выключил свет.

Посреди ночи Еннервайн внезапно проснулся от испуга. Где-то в номере можно было слышать шум, который сюда никак не подходил. Он уже не помнил, что ему приснилось, но это не было связано с какой-то угрозой, шум ему не снился, он раздался здесь в комнате, кажется, шел от изножия кровати. Не раздумывая, он схватил свое служебное оружие, лежавшее на тумбочке. Поискал его ощупью в темноте, он знал, где оно лежало, и наконец нашел и взял. В номере было совершенно темно, только одно окно было открыто, белая гардина немного вздулась от ветра. Его комната была на первом этаже.

«Кто осмелится залезть к комиссару уголовной полиции!» — пошутил он еще с дамой у регистрационной стойки.

Он попытался дать глазам привыкнуть к темноте. Никакого шанса, ему нужно было полагаться на слух. Правая рука лежала на тумбочке, пальцы ладони крепко сжимали пистолет. При следующем шуме он направит его туда, откуда услышал шум. Одновременно другой рукой включит лампу на тумбочке. Или ему следует сделать и то и другое уже сейчас, чтобы опередить на шаг незваного гостя? Прошло немного времени, после того как он слышал шум, может быть, полминуты. Еннервайн сейчас полностью проснулся. Он попытался подумать о том, что это был за шум. Этот звук он в последние дни уже как-то слышал. Когда он его слышал? Сегодня? Нет: вчера, во время поездки на местном автобусе. Что он тогда слышал? Что он тогда делал? О Господи.

Еннервайн расслабился, снял руку с пистолета и включил лампочку на тумбочке. Он подошел к краю кровати, где висел его пиджак. Он достал мобильный телефон и набрал номер Николь.

— Да, шеф.

— Вы мне только что звонили?

— Да, я сразу же после первого звонка отключилась. Потому что уже поздно. Я вам помешала?

— Нет, это потому, что вчера я загрузил новую мелодию звонка — и он еще непривычный. Есть что-нибудь важное?

— Я вам правда не помешала? У вас такой голос…

— Разве?

— Ладно, хватит. Мы сделали логическую ошибку, вся команда. Это я хотела вам сказать.

— Логическую ошибку? Можете перейти к делу? Сейчас уже полночь.

— Мария уверена, что почерк Куницы не поддельный. Она собрала пятьдесят образцов почерков подозреваемых, которые не совпадают с почерком Куницы. Логический вывод из этого?

— Куницы нет среди пятидесяти подозреваемых.

— Неверно. Как раз это логическая ошибка. Мы как само собой разумеющееся исходили из того, что он пишет признательные письма измененным почерком. Но могло быть иначе. Рукописное сейчас играет только второстепенную роль — когда вы последний раз писали сообщение или письмо от руки! Если Куница уже давно спланировал эти покушения, то он наверняка хорошо подготовился. Мария считает, что он ведет себя как большой ребенок. Может быть, он в повседневной жизни уже много месяцев как изменил свой почерк. Поэтому он мог позволить себе писать признательные письма своим обычным почерком.

— Почему он должен был так делать?

— Для того чтобы наши эксперты-почерковеды обломали себе на этом зубы.

— Я понимаю. Тогда нам нужно проверить, нет ли среди тех образцов почерков, которые собрала Мария, поддельных почерков?

— Точно, шеф.

— Хорошо сделала, Николь.

— Да, и еще одно, шеф: что это за новый звонок?

— Это фраза из моего любимого фильма. Спокойной ночи и до завтра.

В то же самое время в кафе «Оксенштюберль» еще кое-что происходило. За одним из задних столиков играли в карты, несколько игроков тупо бормотали что-то себе под нос, один выложил на стол козырь, сразу после этого второй. Но они играли не в дурака, не в ваттен, они играли в свою загадочную игру. Ни одному из наблюдающих за игрой до сих пор не удалось разгадать правила. Может быть, это был баварский вариант древнеримской игры в карты, в которую два легионера играли тогда на Голгофе под крестом.

— Шмак! — сказал один из картежников и бросил свою карту в центр.

— У него шмак! Надо же, — пробормотал второй.

За другим столиком в «Оксенштюберль» было более шумно. За постоянным столом сидел, например, член совета общины Тони Харригль и ораторствовал.

— Полный хаос, скажу я вам. Если бы не Мигрль! Где бы мы сейчас были. Тогда все попало бы в международную прессу. С непредсказуемыми последствиями. Твое здоровье, Мигрль!

Он чокнулся с капитаном пожарной команды, тот слегка наклонился к нему.

— Но скажи-ка, Харригль, тебя я нигде не видел. Где ты был, когда шли поиски?

— Я был занят вне города. Это тоже неправильное решение этого комиссара Еннервайна. Отправить именно знающего местность человека на окраину! Но я принимал участие. Даже был в «Пиноккио».

— Итальянцы сейчас уже тоже продают белые сосиски?

— Со времени расширения ЕС итальянцы кладут все, что только можно, на свою пиццу! В «Пиноккио» подают пиццу с белыми шпикачками, и я вам скажу: мы конфисковали несколько штук.

В «Оксенштюберль» отравитель белой сосиски тематически вытеснил «Шахенского дьявола». Слесарь Большой как раз угощал всех.

— Потому что все опять благополучно закончилось с покушением.

— Ты это можешь говорить вслух, Волли!

Волли Большой был членом Объединения по сохранению национального костюма, и поэтому он, вместе с исполнителем баварского народного танца «Шуплаттлер» Кумпфзайтлем был распределен на первую линию покушения.

— Я иду с Кумпфзайтлем в мясной магазин «Брекль». В задней комнате в котле варятся двести сосисок. «Уничтожить! Уничтожить! — закричал я, — немедленно все уничтожить!» И тут Кумпфзайтль хладнокровно достает одну сосиску и ест ее. «Ты не в своем уме!» — закричал я. Наверняка это не будет отравленная, сказал он, Кумпфзайтль. Тут натерпишься разного в таком рейде при чрезвычайном происшествии! Свят, свят!

Рядом со слесарем сидел сельский медиатор и специалист по исследованию конфликтных ситуаций Манфред Пенк.

— Что ты, как ученый, скажешь на это? — спросил его стекольщик Пребстль. От сверхумного образованного человека ожидали, чтобы он это прокомментировал. Пенк отхлебнул пива и сказал:

— Я знаю ее лично, Марию Шмальфус, еще со студенческих лет. Встретил ее здесь случайно. Она мне рассказала, что сейчас работает в полиции. Это очень типично: те, кто в учебе не особенно разрываются, те идут потом в полицию. Полиция — это сборище…

Пинк как раз хотел сейчас, что было в духе общественного мнения, подвести психологическое обоснование, пройтись по полиции, но тут вошел Вилли Ангерер со своей новой помощницей лесничего и сел за стол.

— Ангерер, а ты где был? — спросил Харригль.

— Когда я где-то должен был быть?