Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Судьба Жученко была устроена, и если бы не страх перед революционерами, то мирному и тихому течению жизни не было бы никаких помех.

Зинаида Федоровна Жученко, урождённая Гернгросс, представляет явление исключительное в галерее охранных типов. Она – образцовый экземпляр типа убеждённых провокаторов. Она была таким своим, таким домашним человеком в охранной среде; её отношения к своему жандармскому начальнику, ко всем этим Гартингам, Климовичам, фон Коттенам были совершенно близкие, но без тени фамильярности. Все эти господа относились к ней с великим уважением, дружеской почтительностью и безоглядной доверенностью. Они не «руководили» ею, а работали совместно с нею так, как работали бы с любым опытным жандармским офицером, и даже с большей уверенностью, склоняясь перед её опытностью, умом, педантичной точностью. Её отношение к руководителям было полно товарищеской приязни и оживлённой дружбы – как раз тех качеств, которые так ценны при общей работе.

Вот собственноручно изложенный эпический, лапидарный рассказ Жученко о своей работе:

«В 1893 году я познакомилась в Петербурге с г. Семякиным и стала агентом Департамента полиции. Весной 1894 года, по семейным обстоятельствам, переехала в Москву. Г. Семякин, приехав туда, познакомил меня с С. В. Зубатовым, у которого я работала до мая или апреля 1895 года, вплоть до своего ареста вместе с И. Распутиным, Т. Акимовой и другими. До марта или февраля 1896 года я находилась под арестом в московской Бутырской тюрьме, после чего была выслана в Кутаис на 5 лет. В апреле 1898 года уехала в Лейпциг, пробыв там до весны 1904 года, когда по приглашению г. Гартинга, переехала в Гейдельберг. Следовательно, от апреля 1895 года до весны 904 года я не работала, как сотрудник В Гейдельберге я вошла в сношения с проживавшими там социалистами-революционерами и, получив от них связи для Москвы, уехала в этот город в сентябре 1905 года. С 1905 года, сентября месяца, вплоть до конца февраля 1909 года, я работала в Москве, с небольшими перерывами, вызванными моими поездками за границу, под начальство г. г. Климовича и фон Коттена».

В партии, членом которой была Жученко, она была ценным и желанным работником. На её испытанную точность в «работе», на её щепетильную добросовестность, на её товарищескую обязательность можно было положиться. Из рядового члена партии она становится руководителем партийной работы; она входила в состав областного комитета центральной области партии эсеров и приняла участие в Лондонской конференции в 1908 году. Известие об её предательстве произвело ошеломляющее впечатление.

Подозрения возникли в феврале 1909 года, окрепли в апреле, но для превращения в достоверный факт нуждались в непререкаемом аргументе. 26 августа Центральный Комитет обратился к В. Л. Бурцеву с следующим предложением:

«ЦК п.с. – р. собрал ряд данных, уличающих 3. Ф. Жученко в провокационной деятельности. ЦК считал бы полезным предварительно, до предъявления Жученко формального обвинения, сделать попытку получить от неё подробные показания об известном ей из провокационного мира. НТК полагает, что вы, как редактор „Былого“, могли бы предпринять эту попытку, и со своей стороны готовы оказать вам в этом необходимое содействие».

Жученко, подозревая неладное, ещё в феврале 1909 года выехала из Москвы и укрылась в Шарлоттенбурге, в скромной квартире. Здесь нашёл её Бурцев, и здесь же она ответила полным признанием выдвинутых против неё обвинений. Она выразила своё сожаление, что так мало послужила охранному отделению, но стояла только на одном, что провокацией она не занималась. «Я служила идее, – заявила она Бурцеву. – Помните, что я честный сотрудник Департамента полиции в его борьбе с революционерами…» «Сотрудничество – одно из более действенных средств борьбы с революцией», – писала она Бурцеву, повторяя в сущности одно из основных положений инструкции по ведению внутреннего наблюдения. «Я не одна, у меня много единомышленников, как в России, так и за границей. Мне дано высшее счастье: остаться верной до конца своим убеждениям, не проявить шкурного страха, и мысль о смерти меня не страшила никогда (иначе я никогда бы не перевозила бомб, как и много другого не делала бы)».

Разоблачённые агенты, сотрудники вызывают различные к себе чувства, но какие бы они ни были, к ним всегда примешивается чувство презрения и гадливости. Когда Жученко закончила свои ответы Бурцеву, она спросила его:

– Вы меня презираете?

– Презирать – это слишком слабое чувство! Я смотрю на вас с ужасом, – ответил Бурцев.

Бурцев составил подробный рассказ о посещении Жученко и о своих беседах с ней. Этот рассказ необычайно интересен с психологической стороны, но ещё интереснее с этой точки зрения отчёт о посещении Бурцева и его беседах с Жученко, сделанный ею самой в письмах к начальнику – полковнику М.Ф.Коттену, в то время начальнику Московского охранного отделения. Сопоставление этих двух рассказов только усиливает драматический эффект события.

Бурцев рассказывает, как 11 августа 1909 года он появился в квартире Жученко. Он обратился к ней с просьбой поделиться с ним воспоминаниями в области освободительного движения. Жученко скромно ответила ему, что она стояла далеко от организаций и вряд ли может быть полезна ему. Впрочем, он может задать ей вопросы. Но Бурцев не решился начать свой допрос в её квартире, где был её сын и жила её подруга. Он просил её прийти для беседы вечером в кафе. Она согласилась, пришла в условленное место, но по какому-то недоразумению не встретила Бурцева. В этот день допрос не состоялся.

Вечером, взволнованная посещением Бурцева, Жученко писала своему другу и начальнику фон Коттену: «Не знаете ли, дорогой мой друг, исчезли ли уже сороки из уготовленных им тёплых краёв? Мне кажется, они уже за границей. И вот почему. Сегодня был у меня Бурцев. „Собираю воспоминания и прошу вас поделиться со мной вашими“. – „Что же вас интересует?“ – „Все. Но здесь неудобно говорить. Будьте добры приехать в 7 ч. вечера на Friedrichstrasse, к подземке. Я буду там ровно в 7 ч“. В 7 ч. я была, как условлено, но его там не было. Прождала до 8 ч. и отправилась домой. Вероятно, завтра придёт ещё раз, если только мой приезд к подземке уже не сыграл какой-то роли. Сауest или нет? Думаю, да. Не будь одно да (простите за тяжёлый язык), Р.Гальц уведомила бы меня давно о визите… Когда я ехала на подземке, признаюсь, мелькнула мысль – не встречаться с ним, уехать. Но это только одно мгновение было. „Я вас где-то встречал“. – „Очень возможно“ (никогда не видела). Ну, как не пожалеть, что Вы не здесь! Было бы интересно побеседовать. Но только Вы остались бы мною недовольны: Вы не любите, когда я говорю спокойно. Но чего волноваться! Я так себе и представляла. Именно он должен был прийти ко мне. Если возможно будет писать, сейчас же напишу Вам о продолжении сей истории. А пока все же до свидания. Всего, всего лучшего!»

Первый акт драмы с завязкой сыгран. Сотрудник чувствует, что за ним следят, что он открыт, и ждёт, как произойдёт разоблачение. Он уверен в приходе судьбы, тысячу раз рисует в своём воображении, как это будет и будет ли предварительно выяснение или сразу наказание, самое тягчайшее. Именно так, как ждала Жученко, пришёл Бурцев.

Второй акт драмы разоблачения был разыгран на следующий день, 12 августа. В 10 часов утра Бурцев уже звонил у двери Жученко. "Она сидела в глубоком кресле, безмятежно смотрела на своего собеседника и казалась с виду совсем спокойной и голос был ровный и уверенный.

Тогда, почти на владея собой, он подошёл к ней в упор и сказал прямо в лицо:

– Я хочу теперь просить вас, не поделитесь ли со мной воспоминаниями о вашей 15-летней агентурной работе в Департаменте полиции и в охране?

Она не то вопросительно, не то утвердительно сказала ему:

– Вы, конечно, не откроете ни доказчиков, ни доказательств.

Бурцев, конечно, решительно отказался открыть свои источники.

39
{"b":"570935","o":1}