— А зачем перечить? У нас задача одна, — уже серьезно сказал Попов.

— Задач-то, напротив, у нас много, — включился в разговор Евтеев, смотревший на снующих по перрону военных, — организовать на отведенном участке местности службу так, чтобы комар носа не мог подсунуть. А сделать это будет по сравнению с прошлым годом, с одной стороны, проще, с другой — сложнее.

— Это как? — удивился Вихров.

— Проще потому, что теперь в тылу фронта нет большого наплыва людей, в страхе бегущих от противника, зачастую не имевших документов, нет и бредущих с оружием в руках военных. В то же время теперь беженцев меньше, все имеют документы, а какие они — настоящие или поддельные — это вопрос. Сразу, значит, не разберешься — где свой, а где враг. Люди теперь более настороженно приближаются к контрольно-пропускным пунктам, используют накопленный опыт. Если есть какие-либо сомнения в надежности документов или содержании поклажи, их владельцы стремятся прошмыгнуть в промежутки между заставами. Если год назад через КПП шли люди, в большинстве не желавшие оставаться с оккупантами, а с ними зэки из распущенных или разбежавшихся лагерей и тюрем, теперь таких нет. Но есть более подготовленные диверсанты, шпионы, изворотливые дезертиры, мародеры, уклонисты от службы в армии. Сложность нашей службы — в разоблачении враждебного и преступного элемента. Вот какие дела нам предстоят.

— Кто и чем будет заниматься в новых условиях? — осведомился Попов.

— Если нашей группе не изменят общей задачи, мне поручается налаживать работу фильтрационных пунктов, поддерживать связь с особыми отделами частей и соединений Красной Армии, — ответил Евтеев. — Вам предстоит работать с задержанными, выявлять среди них враждебный и преступный элемент до отправления на фильтрационный пункт, взаимодействовать с местными органами НКВД и милиции.

— А какая роль отводится Вихрову? Лейтенант как-никак, они всегда на передовых рубежах, — поинтересовался с верхней полки обладатель торчащей во все стороны светлой шевелюры.

— Выявление личности задержанных, их опрос, составление протоколов задержания. Живая работа с людьми, одним словом.

— Аргументум вацилинум применять можно?

— По-русски сие что означает? — вопросом на вопрос ответил Евтеев.

— Палочный аргумент. Так он переводится с латинского.

— С капитаном разок-другой поговоришь на эту тему, аргумент латинский забудешь.

— Аргумент убедительный, зря отказываемся.

— А как по латыни аргумент кулака? Попову бы он понравился.

— Ну это вы зря на меня так, — обиделся лейтенант.

— А что будет делать Блошкин? — напомнил о себе потомок прославленных мастеров.

— Вам — связь с местными жителями. Шутки с ними будешь шутить, а заодно создавать бригады содействия, подбирать осведомителей.

— За налаживание тесных связей с местными девушками тоже мне отвечать?

— Сделаем стрижку Вихрову, ему и поручим столь ответственное дело. Это посложнее латинских аргументов.

— А что, я — за. Обещаю справиться. Это мне по душе. Настоящая живая работа! Никто другой лучше не справится.

Вагон резко дернуло. Вихров едва удержался на своей верхотуре, со столика свалилась алюминиевая кружка.

— Не дрова все-таки везешь, офицеров, — обратился Блошкин к невидимому машинисту, — поаккуратнее надо!

Сергей бесцельно глядел на перрон, погрузившись в свои мысли. Машинально посмотрел на здание вокзала, медленно уходящее вправо, прочитал название станции. «Арчеда». «Какая-то «Арчеда». С таким названием есть станция, если ехать поездом из Сталинграда в Москву. А по какой дороге вдет наш эшелон? Так мы же по ней и едем! — пришла радостная мысль. — Это же родные края! Вон по тому фейдеру ехал чуть более года назад на попутке в краткосрочный отпуск!». И новая мысль взбудоражила сердце: «Скоро Михайловка, станция Себряково, а там Зина. Окажемся совсем рядом с моим сыном! — Сергей искренне верил: родится сын. Иначе не могло и быть. У него будет сын! Надо же. — А если не мой? — Настроение всякий раз резко падало при этой мысли. — Ладно, — решил он, — родится, посмотрю. Своего сразу узнаю… А что дальше? — Дальше мысль упиралась, как в стену. — Может, все-таки…»

В сознании сразу громко и отчетливо возникло: «Нет, нет, нет!»

Вот и мост через реку Медведицу. Это уже Михайловка! Отсюда рукой подать до дома.

«Надо посмотреть, возможно, кого знакомых увижу».

Эшелон шел по Михайловке в свете ярких лучей весеннего солнца. Дома вдоль железнодорожного полотна поблескивали стеклами окон, казались нарядными, праздничными. Люди шли по дороге в ту и другую стороны, приветливо улыбались друг другу. Скоро придет настоящая весна! Она всем в радость, хотя и несет с собою массу трудностей и хлопот. Но весна есть весна! Вон две собачки носятся друг за дружкой: то одна другую догонит, потом первая за нею гонится. Прошел высокого роста мужчина — шапка в руках, усы казачьи во все лицо. Глазастая девчонка двенадцати-тринадцати лет остановилась в десятке метров от полотна железной дороги, во все глаза, улыбаясь, смотрит на идущий мимо эшелон, машет приветливо рукой. На девочке телогрейка, серая, из шинельного сукна, юбка, из валенок торчат худенькие колени, пуховый платок на голове. Ничего в ней нет такого особого, а загляденье! Из всех окон смотрят на нее. Воплощение жизни! Тают загрубевшие души людей, только что вышедших из смертельного боя.

И вдруг — стоп! Две женщины не спеша идут по дорожке, о чем-то оживленно разговаривают, жестикулируют, изредка посматривают на проходящие мимо вагоны. Потом одна из них остановилась, внимательно смотрит на окна пассажирского «ветерана», подняла руку для приветствия. Сергей напряженно всматривается в лица через серые с подтеками стекла: видно и не видно. «Зина!» Взгляд притягивается к остановившейся молодой женщине. «Зина!» Восторженно забилось сердце. Но эшелон не замедляет хода, затухает надежда. Вот уже женщины удаляются, лица становятся неразличимы, но они продолжают стоять и смотреть вслед уходящему поезду. Сергей верил и не верил, что встреча взглядами могла произойти. Сердце, однако, настойчиво подсказывало: они увиделись!

Сергей все еще смотрел в окно, пытаясь разглядеть тех женщин, но их силуэты медленно растаяли вдали.

— Товарищ капитан, ужин принесли.

Евтеев стоял рядом и заметил расстроенный вид начальника.

— Что-нибудь случилось?

— Вроде бы знакомых увидел…

— Вы здешний?

— Да. Отсюда у меня начинается малая родина. И станция моя скоро. Видишь небо? Это небо моей юности. Это мои милые сердцу земля, речки, лесные полосы, поля и степи. Жаль, Батурино будем проезжать ночью. Увидели бы, какая это красота!

Капитан постоял в задумчивости.

— Извините мою мимолетную слабость. Расстроился, — спохватился Сергей.

— Дома есть кто-нибудь?

— Мать, брат, сестра.

— Счастливый вы человек. Вся семья у вас жива и здорова. А у меня одна мать, да и то не знаю, где теперь. Жива ли? Война. Жена погибла в Ростове во время бомбежки. Можно сказать, одинок.

— Батурино тоже бомбили, но мои родные не пострадали. А брат демобилизовался без ступни.

— Считайте, повезло ему!

Вихров оказался расторопным малым. Это он разыскал старшину-каптенармуса, принес всей группе одеяла, потом ужин и, к великой радости попутчиков, бутылку водки. Из соседних купе приходили офицеры к нему за опытом достижения столь поразительных успехов.

— Талант не каждому дается! На все воля божья! Хотелось бы мне посмотреть на того, кто возразит, — с лукавой белозубой улыбкой снисходительно отвечал он ходокам.

Над внутренней дверью вагона дневальный зажег керосиновый фонарь. В проходах между купе просветлело, но не намного. Закопченные стекла светильника надежно удерживали и без того скупые неяркие лучи.

Сергей не стал отказываться от фронтовых ста грамм, быстро справился с гречневой кашей, заправленной свиной тушенкой, запил чуть сладким чаем и опять к окну: не проглядеть бы свое Батурино.