Запечалились Бельды. Вовек никому дани не платили, а тут на-ко тебе… А ничего не поделаешь: у косатого маньчжу — сила! Одних солдат в два раза больше, чем всех Бельды.

Пошли старики к близнецам. Совета просят.

Посмотрели Удога и Чубак друг на друга. Говорит Удога:

— Дань не платите, не маньчжурские мы люди! Мы амурской земли-воды люди! Вот пойдём мы с братом к тому нойону…

Женщины в деревне плач подняли.

— Как можно? — кричат они. — Тот маньчжу-нойон худой человек! Убьёт он наших близнецов, счастье наше убьёт!

Как ни кричали женщины, пошли Удога и Чубак к тому нойону.

Сидит нойон в большом сампане — лодке расписной. На широком помосте сидит. Над нойоном шатёр шёлковый колышется. Вокруг стража стоит. У плахи палач кривой меч точит. Нойон правую руку на подушку положил. Ногти на руках у него длинные-длинные, до полу достают, загнулись, перекрутились, каждый в серебряный футляр вставлен. Чистят ногти нойону пять девушек-невольниц. Толстый писец с большой книгой у ног нойона сидит.

Увидал нойон близнецов, говорит:

— Что здесь нанайским ребятам надо?

Посмотрел писец, до земли перед нойоном склонился:

— Эти детки прибежали сказать, благородный нойон, что придут сейчас нанайские старики, ту дань принесут, что велел ты с них взять!

Ещё пуще заважничал нойон. Нос кверху задрал. В небо голубое смотрит, чтобы на нанайских стариков не глядеть, глаза себе не портить. Ждал, ждал… Шея у него заболела, а нанайских стариков всё нет!

Говорит тут Чубак:

— Не придут старики, благородный нойон! Бельды дани никому не платили. В своих реках рыбу ловили, в своей тайге зверя били, по своей земле ходили, своим воздухом дышали. Им смешно дань платить. Платить станут — смеяться будут! Так чтобы тебя не обидеть, они вовсе не пришли. А мы маленькие, мы ничего не понимаем. Вот подарки тебе принесли, нойон!

Высыпал Удога из кисета горсть амурской земли:

— Прими, нойон, горсть нашей земли, если тебе своей мало!

Вынул Чубак из чумашки глаз совы:

— Прими, нойон, и мой дар — глаз совы. Тогда и ночью ты сможешь увидеть, что на Амуре храбрые люди живут!

Вытащил Удога перо из хвоста орла с красным клювом:

— Прими, нойон, пожелание, чтобы жил ты столько лет, сколько живёт орёл, и чтобы тебя, как орла, все боялись. Только на Амуре страха перед тобой не будет!

Высыпал из чумашки Чубак горсть золы:

— Пусть обратятся в золу все твои враги, нойон. Пусть золой покроются все злые мысли твои против амурских людей!

Удивился нойон тому, как разговаривают маленькие нанайцы. Испугался: если дети такие, то какие же у нанайцев воины и мужчины! Виду нойон не показал, страх свой скрыл. На близнецов закричал:

— Завтра пошлю солдат своих к Бельды. Огню предам всех мёртвых, а живых мёртвыми сделаю!

Поклонился ему Удога:

— Твоя воля, благородный нойон, только завтра тебе удачи не будет! Лучше сегодня сделай то, что сказал!

Не послушался нойон. Переждал ночь. В поход собрался. Тут полил такой дождь, что берега исчезли из виду и все дороги развезло. Пошли солдаты нойона, да чуть в грязи не утонули. Порох в ружьях у них отсырел. Возвратились солдаты.

— Солнце вчера в тучу садилось! — говорит Удога. — К ливню! Примета верная!

Прошла непогода. Усеялось небо звёздами. Говорит нойон:

— Завтра к деревням Бельды поплыву. Всех уничтожу. Всех живых мёртвыми сделаю, все дома в пепел обращу!

— Твоя воля, благородный нойон, — говорит Чубак, — только завтра тебе удачи не будет. Сделай сегодня то, что сказал!

Переждал нойон ночь. С утра велел поднять паруса на всех сампанах — плыть к Бельды.

Налетело тут от заката чёрное облако с белым венцом — и такая буря поднялась, что в жизни своей не видал нойон такой бури. Заплескался Амур. Волны до неба поднялись, облака до земли спустились. Дунул ветер один раз — все паруса на сампанах порвал. Дунул ветер второй раз — все вёсла и мачты поломал. Едва-едва сампаны целы остались. Счастье, что третий раз ветер не дунул.

Говорит Чубак:

— Вчера звёзды сильно мерцали. К буре это!

Сидит нойон сердитый. Халатом закрылся, ни на кого смотреть не хочет, никого к себе не подпускает. От злости все ногти себе переломал. Всех девушек своих разогнал. Писца своего палкой исколотил.

Подошли к нему близнецы. Говорят:

— До сих пор мы тебе говорили, благородный нойон! Теперь ты нам скажи: вот ты видел, что мы свою землю знаем и не зря с неё дань свою собираем: рыбу, пушнину, птицу берём. Как же ты хочешь дань собирать с земли, которой ты не знаешь?

Побледнел нойон, думает: «Как справлюсь я с народом, у которого даже мальчишки такие умные?»

Поехал назад, на свою сторону маньчжу-нойон.

Это не так давно ещё было. Ещё есть старики, которые тех близнецов помнят. А может быть, они о тех близнецах от своих отцов слыхали. Кто знает?

Наверное, не так давно это было. Жил на Амуре Киле Бамба — нанайского народа человек, силы богатырской человек Киле Бамба.

От простой женщины родился Киле. Только, видно, добрые черти ему помогали, что быстро он вырос. Ещё соску Киле сосал, а уже со зверем схватился.

Ушла как-то мать из дому. Дверь бревёшком припёрла, чтобы не открылась. Сколько времени по соседкам ходила — не знаю, а только через раскрытое окно вскочил в дом Бамбы тигр.

Услыхали соседи рёв тигра. Услыхали, как заплакал маленький Бамба. Кинулись родичи кто куда: как же можно не бежать, коли в деревню тигр пришёл?

Поплакал Бамба и затих. «Ну, — думают родичи, — пропал маленький Бамба, утащил его тигр в тайгу!»

Прибежала мать домой.

А Бамба на спине лежит, носом пузыри пускает, полосатым тигриным хвостом играет. А тигр рядом с его люлькой лежит: задавил его маленький Бамба и хвост оторвал. Вот так Бамба!

Увидал он мать, вытащил соску изо рта.

— Ну, беда, — говорит, — сколько зверей развелось, спать не дают, в окна прыгают! Видно, придётся мне, — говорит, — за них самому взяться, коли нет в деревне мужчин!

Встал Бамба на ноги. Отцовское копьё в руки взял, прикинул. «Маловато!» — говорит. Обеими руками за копьё взялся, нажал, пополам сломал. «Плоховато!», — говорит. В тайгу пошёл, левой рукой молодую лиственницу взял набок свернул, с корнем вырвал, сучья ободрал, землю отряхнул, попробовал — удобно ли? «Легковато!» — говорит. — «Ну, да раз другого нет, ничего не поделаешь — и это пригодится!»

Смотрят на него родичи, диву даются — в кого уродился? Не было ещё таких нанаев. И уже не Киле Бамба его называют, а Мерген-Бамба, богатырь Бамба.

А Бамба такой охотник стал, что лучше и быть не может. Бамба только из дому выходит, еще на охоту собирается, а за девятью сопками, за девятью озёрами звери в норах просыпаются, с детками прощаются, знают — от Бамбы не уйти! Бамба острый глаз имеет: один раз взглянет — сразу скажет, сколько серебристых волосков на спине у чернобурки, сколько белых у неё в хвосте. Бамба острый слух имеет, прислушивается, говорит: «За девятью реками да за девятью ручьями соболята пищат. Значит, там ставить капкан надо!» Бамба силу имеет: сто дней без отдыха зверя добывает, одну ночь проспит — и ещё сто дней зверя бьёт! Бамба ест здорово: утром — косулю, на обед — сохатого, за ужином — медведя съедает! По животу себя погладит: «Съел бы ещё, да на завтра оставить надо!» Бамба зверя бьёт: один стреляет — десять охотников добычу собирают. С охоты ребёнок идёт — за ним целый поезд собачьих упряжек едет — пушнину везут! Вот так Бамба!

Добрый Бамба был! Услышит, где-то в деревне ребёнок плачет, пойдёт, скажет: «Ты чего ревёшь? На тебе лаха пукани! Играй!» Рыбий пузырь даст ребёнку, станет тот по пузырю ладонью стукать, шум поднимет, плакать перестанет. Столько Бамба медведей перебил, что каждому ребёнку в деревне над люлькой мафа гарани — медвежий клык — повесил, на счастье, да чтобы злые черти не пугали. Сыты все в деревне были: мяса хватает, пушнина есть, рыбы вдоволь.