Большое белое облако с кудрявыми краями, которое виднелось впереди, внезапно оказывается у Игоря под ногами и показывает ему ту свою сторону, которой ему никогда не приходилось видеть, — верхнюю, похожую на снежную равнину с большими сугробами, наметенными пургой. Игорь со страхом отшатывается от окна. И тотчас же чувствует на плече теплую руку отца.

— Испугался? — спрашивает папа Дима.

— Нет! — отвечает Игорь. — Просто неловко как-то!

В самом деле, неловко — над облаками-то…

В кабине самолета все освещено какими-то яркими бликами. Солнечные зайчики трепещут на выгнутых стенах и белом потолке, перебегают с места на место и излучают пучки света, попадая на металлические поручни, какие-то кнопки, ручки, окаемки, которых множество в кабине. Это блики от облака, нет — от облаков! — потому что под ногами Игоря — внизу, всюду, куда только хватает глаз, — громоздятся бело-синие, громадные облака, которые, клубясь, ежесекундно меняя свои очертания, текут куда-то бесконечной чередой, медленно проплывая под самолетом.

Необычайно яркое солнышко, которому на этой высоте не мешает ничто, светит вовсю, заливая ослепительным потоком света весь самолет. Такого света Игорь еще не видел.

Папа Дима невольно закрывает глаза, чтобы умерить этот свет, — ему больно глядеть. Мама задергивает занавески на его окошечке. Не открывая глаз, отец благодарно прижимается к ее руке щекою. Мама не отводит своей руки.

Глухо гудят моторы…

На солнечной стороне — слева, впереди, перед самолетом, что-то беспрерывно сверкает. Игорь присматривается и видит сияющий круг. Это винт мотора сияет в потоке солнечных лучей.

Прямо перед Игорем — серое крыло. Папа говорит, что это несущая поверхность, а папа все знает. По несущей поверхности быстро катятся торопливые капельки. Она довольно заметно трепещет. Игорь видит, как одна часть крыла вдруг вздрагивает и немножко поднимается, будто крышка ларя, — оказывается, крыло вовсе не сплошное, как это кажется, если самолет пролетает у тебя над головой! В ту же секунду гул моторов становится слышнее, сильнее и звонче. И для Игоря понятно, что самолет полез еще выше… Значит, если эту штуку поднять вверх — самолет поднимется! А если вниз — опустится!

Прямо перед самолетом — непробиваемая масса облаков, которые, точно исполинские башни или невиданной высоты крепостные стены, преграждают ему путь. Но он не избегает столкновения с ними, летит прямо на эту стену. И вдруг по крылу самолета, на котором написаны какие-то цифры и «СССР», пробегает хмурый лоскуток тумана, за ним другой, третий. Они на мгновение закрывают и буквы и цифры, затем исчезают позади. Но на смену им уже бегут другие. Словно торопясь куда-то, они пролетают с бешеной быстротой. Их все больше. Облачная стена все ближе и ближе… Наконец, словно сговорившись, эти туманные бегунцы соединяются в целую кучу и застилают все. На оконцах тотчас же осаждаются крупные капельки, как от дождя. Потом в окна ударяет такой луч солнца, что все зажмуриваются.

А вслед затем самолет ныряет целиком в какую-то мглистую мешанину. Становится темно, словно наступили сумерки. Мимо окон несутся неряшливые обрывки туч, либо сплошная серая мгла надолго лишает возможности что-нибудь видеть. «Вошли в облачность! — говорит кто-то спокойно. — Тут всегда двуслойная облачность!»

Игорь зябко поеживается и невольно оглядывается назад, на родителей, — ему страшновато: а вдруг самолет наткнется на что-то или моторы его перестанут работать!

На следующем кресле сидит папа Дима, он так и уснул, прислонившись щекой к маминой руке. Глаза его плотно закрыты, губы чуть приоткрылись — он очень хорошо дышит и очень крепко спит. У мамы уже затекла рука, но она не хочет будить папу Диму. На ее лице смешанное выражение боли и усмешки. Она потихоньку вытаскивает свою руку, наверно, у нее сейчас в руке бегают мурашки, потому что она вдруг улыбается и, вытащив руку, принимается растирать ее с блаженным видом и долго трясет ею в воздухе, восстанавливая кровообращение. Тут она замечает взгляд Игоря и тотчас же поднимается:

— Что тебе, человече, надо? Ты чего не спишь? Спи!

— Мама, а солнышко будет? — спрашивает Игорь.

Ему неудобно сказать матери о своих страхах — спереди и сзади спокойно сидят пассажиры: кто-то уткнулся носом в газету, кто-то жует сосредоточенно снедь, вынутую из чемодана или авоськи, а кто-то спит в таких позах, в каких дома люди и не подумают уснуть. Значит, все в порядке и ничего особенного не происходит.

Поняв его беспокойство, мама Галя подходит к нему, заставляет встать, садится на его место, а его — как он ни сопротивляется! — усаживает себе на колени и говорит в самое ухо:

— Будет солнышко, Игорешка, будет. Давай вместе посидим.

— Давай посидим! — соглашается Игорь, если уж ей так хочется сидеть вместе, и прижимается к ее пушистой щеке.

Мама начинает что-то говорить, но голос ее становится все тише, слова отделяются друг от друга все более длинными паузами, а потом и вовсе обрываются. И Игорь слышит вдруг над ухом тихое, ровное, спокойное дыхание. Он оглядывается — мама Галя спит. «Как девочка!» — почему-то думает Игорь.

Он чувствует на себе чей-то взгляд и оборачивается.

Дальше пустого маминого кресла сидит человек в форме летчика. Он делает Игорю знак рукой: давай, мол, сюда! Игорь осторожно поднимается. Мама так устала, что, не просыпаясь, лишь удобнее устраивается в кресле и опять затихает.

Игорь идет к летчику. Тот показывает ему на место рядом с собой: садись, поговорим, мол. Ну что ж, это можно!

— Это мамка твоя? — спрашивает летчик. — Хорошая у тебя мамка. А это, значит, твой батя? — Он кивает на папу Диму. — Так. Ясненько… Ты куда летишь-то?

— В незнаемые края! — отвечает Игорь и спохватывается. — Папе надо лечиться, а мы с ним. Мама не может его одного отпустить, он сбежит от врачей обязательно!

— Правильно! — говорит летчик, и глаза его смеются. — Контроль исполнения — это, брат, великое дело!

— Да, конечно, — соглашается Игорь. Он не выдерживает и, показывая на окна, за которыми ничего не видно, спрашивает: — Скажите, это не опасно?

— Манная каша, — говорит летчик пренебрежительно. — Идем слепым полетом! — И, увидев, что у Игоря округлились глаза, добавляет: — По маяку! Читал, наверно, что в море есть маяки, которые показывают путь кораблям? Вот и у нас. Только звуковые. Пилот сидит в кабине с наушниками, а ему все время сигналы подают. Ослабел сигнал — значит, самолет отклонился от заданного курса. Он сейчас сверяется с приборами, за штурвал — опять попал на маяк и фугует дальше. А можно и по приборам, очень просто…

Игорь косится на серую мглу за окном. Летчик усмехается:

— Не нравится, да? Это, брат, никому не нравится. Вот если надо скрытно к цели приблизиться — тогда лучше хорошей тучи ничего и не придумаешь! А так — манная каша. Диспетчер не дает другой эшелон, видно, повыше какой-то спецрейс намечен… Да ты не бойся: у нас шеф-пилот — миллионер, первый класс! Он в нормальных-то условиях и не любит летать. Летит, летит, потом занавески задернет, и — по приборам…

— Скажите, а что на крыльях написано?

— На плоскостях-то? Это линейный шифр — номер самолета, его государственная принадлежность и знак «Л» — линейный, не военный, значит. В нашем воздушном пространстве, брат, имеют право летать только наши самолеты, с этими опознавательными знаками. А если их нет или они не наши, тогда такое дело: сейчас истребители в воздух и давай жать чужую машину на посадку. А не хочет — гашетку нажал, зашел с хвоста или с брюха, дал очередь, и — порядок! Это тебе, брат, не аля-ля!

Игорь не совсем понимает последнее слово, сказанное летчиком, но все предыдущее он представляет очень живо: «Зашел с хвоста или с брюха, дал очередь, и — порядок!»

На передней стенке, над дверью, ведущей в штурманскую кабину, укреплены часы и высотомер. Игорь ясно видит, что маленькая стрелка высотомера стоит неподвижно на единице, а большая на восьми. Это значит — тысяча восемьсот метров!