Балодис округляет глаза и многозначительно говорит:
— Никто не мог выдать тайну подземного хода. Люди только один раз делали такой ход — потом их убивали, чтобы сохранить тайну…
— О-о-о-о! — только и могут сказать хором ребята в ответ на этот рассказ… Вот бы найти этот ход!
8
— Довольно истории! — говорит Янис Каулс. — Обратимся к нашим дням, у меня совсем близко отсюда живут родственники. Брат и сестра. У них жил Андрис, когда я был там! — Он делает неопределенный жест рукой на запад, но все понимают, что он хочет сказать. — Воспользуемся случаем и навестим их.
— Ян Петрович! — говорит папа Дима. — Удобно ли это будет?
— Удобно! — коротко отвечает Каулс.
…И вскоре они подъезжают к мызе, добротной, красивой, стоящей здесь, видно, очень давно.
Едва останавливается автобус, к нему стрелой кидается огромная овчарка. Она готова съесть всех приезжих разом или по очереди — как им будет угодно! — но, увидев Яниса, тотчас же меняет намерение: с размаху кладет ему на грудь свои толстые лапы и, сдерживая свою любовь, сдерживая лай, который рвется из ее груди, горячим длинным красным языком лижет ему лицо. Янис отстраняется, но он рад этому дружескому приему. Он ласково и легонько почесывает овчарке шерсть под ошейником и говорит вполголоса что-то, снимая тяжелые лапы со своей груди. «Ре-екс! Ре-екс!» — слышится чей-то голос из дома. И овчарка идет к дому, на каждом шагу оглядываясь на Яниса. На других она не обращает никакого внимания — если это друзья Яниса, она готова переносить их присутствие, но пусть от нее не требуют знаков внимания, она хорошо воспитана, и, кроме того, вся любовь ее принадлежит хозяевам — что вам еще надо?!
На пороге дома показывается невысокая женщина. Ее светлые короткие пышные волосы собраны на затылке, но никакие ухищрения парикмахерской не могут победить их живого задора — волосы реют вокруг головы женщины сияющим золотым облаком. Она плотна, даже толста, пожалуй, но это скрадывается ее живостью, ее миловидностью. Она мигом спускается с крыльца и быстрым шагом идет к приехавшим. По всей округе разносится ее звонкий голос: «Рекс! Рекс!» — и тут же с другой интонацией: «О-о! Янис!» Белое лицо ее озаряется улыбкой. На полном подбородке обозначается ямочка, на розовых круглых щеках — еще две. Небольшой нос ее морщится в веселой гримасе. Она что-то кричит Янису и одновременно приветственно машет рукой другим, приглашая входить во двор…
— Моя сестренка, — говорит Янис. И тотчас же добавляет: — И мой братишка!
Все ожидают увидеть братишку Яниса — какого-нибудь шустрого мальчонку, который вот сейчас вырвется из-за какого-нибудь угла и опрометью кинется к Янису и повиснет у него на шее, болтая в воздухе ногами. Но перед приехавшими появляется вдруг, откуда ни возьмись, такой великан, каких не часто случается встретить, а если встретишь, то долго потом будешь оглядываться, не веря глазам своим! Мужчина с таким же спокойным лицом, как у Яниса, ростом еще выше его, с большими руками и ногами, на которые, пожалуй, ни в одном магазине не найдешь готовых ботинок. Он подходит словно не спеша, но делает такие шаги, что сразу же оказывается возле брата. Он дружески улыбается ему, и они шутя хлопают друг друга по плечу, отчего вокруг разносятся тяжелые звуки, будто падает что-то громоздкое. Ну и великан! Великанище! Такой ударит один разок — и ваших нет!..
В больших твердых ладонях Эдуарда — так зовут брата Яниса — совершенно тонут руки приезжих. Мария Николаевна простодушно говорит, откровенно восхищаясь Эдуардом, — у нее такой тон и манеры, что обидеться на нее невозможно:
— Я рада, что приехала сюда без мужа. С вами просто нельзя ставить рядом своих знакомых — их после этого и не увидишь.
Папа Дима выше среднего роста, но рядом с Эдуардом он выглядит подростком. Он невольно краснеет, поглядывая на братьев-гигантов. Мария Николаевна спохватывается и добавляет:
— Дорогой Вихров! К вам это не относится — вы моя симпатия! — И она ласково треплет его по плечу, желая исправить свою оплошность.
Все хохочут. А Эдуард говорит:
— Мы родом из Яунпиебалги, у нас там все такие — двухметровые, еще с петровских времен. А это, знаете, не всегда удобно: в кино придешь — всем мешаешь, в магазине — на себя вещь не подберешь. И потом все знают, откуда ты. Только на порог в какой-нибудь магазин ступишь, а тебе уже говорят: «Яунпиебалдзниекс, лудзу!»
— И в кавалерию не берут! — смеется Балодис. — Пока у нас слонов своих нет.
…Вы не знакомы с Каулсами? Очень жаль! Это такие хорошие люди — с первого слова кажется, что вы знаете их очень давно. Они люди с добрым, отзывчивым сердцем, а это сердце не позволит им держаться иначе, чем так, как держатся со старыми друзьями. Они ценят и сами любят шутку, смеются долго и с удовольствием, так может смеяться только такой человек, который не хранит ни на кого зла, человек, который не держит за пазухой камень!.. Вот смотрите, как радушно усаживают они гостей, нежданно свалившихся на их голову. Можно подумать, что это старые добрые друзья, таким гостеприимством светятся глаза хозяев, так дружески тихонько они похлопывают по плечам детей — ого, эти руки умеют быть ласковыми!.. Так ясно сияют их глаза. «Возьмите вот эти пирожки — они с ветчиной, это — латышское блюдо!», «Почему вы не пьете молоко? Оно очень вкусное, свежее, неснятое!», «А вот это — свежие угри!», «А может быть, мы попробуем другого молочка? Совсем немного! Чуть-чуть! По сто! Ради встречи, это ведь не каждый день» — и вот бутылка, покрытая испариной, появляется на столе, и вот уже все немного раскраснелись, и каждому хочется сказать что-то… «Дети могут немного погулять!» — говорит Мирдза, сестра Эдуарда и Яниса, и дети выходят во двор, по которому гуляют тени облаков, вольные запахи деревьев, белые огромные куры и Рекс, который, прислушиваясь к голосам своих хозяев и их друзей, склоняет голову то на один бок, то на другой и чутко настораживает свои острые длинные уши и кладет голову на колени Балодису, которого признает своим…
Эдуард спрашивает папу Диму, что показал им Янис, и говорит:
— Э-э! Вам еще не все показано!
Он глядит на солнце, которое светит прямо в окна, дом их расположен на плато, которое полого спускается в сторону Риги, а в Сигулдскую долину обращено крутым склоном. Где-то там, внизу, находится пещера Гутмана… Эдуард прищуривается, соображая, как долго солнце будет освещать холмы, и говорит брату:
— Ну, друг! Подавай свою карету. Мы еще успеем побывать на могиле Турайдской Розы! Нельзя отсюда уезжать, не повидав ее.
И они веселой гурьбой идут к автобусу. Мирдза остается дома. Она устала за целый день и желает гостям всего доброго. Прощаясь с Янисом, она говорит ему — из вежливости, чтобы не обидеть гостей, — по-русски:
— Я хотела сказать тебе, что на днях тобой интересовался твой друг!
— Какой друг? — насторожившись, спрашивает Янис.
Мирдза, немного помедлив, отвечает:
— Янсонс.
— Какой Янсонс?
— Ну, тот, которого ты хорошо знаешь. Эдгар…
Янис засовывает руки в карманы, и лицо его темнеет:
— Вернулся, значит… Что ему надо от меня?
— Не спрашивала, — говорит Мирдза. — Он просил сказать, где ты работаешь, где живешь…
— Ну, лаби! — говорит Янис хмуро. Как видно, ничего хорошего он не услышал. — Свейки, Мирдза!
— Свейки, Янис! — отвечает Мирдза и озабоченно глядит на брата: — Что ему надо от нас?
— Не знаю!
…Автобус останавливается неподалеку от огромной липы, зеленый шатер которой пронизан сейчас солнечными лучами, бьющими прямо в глаза — так уже низко солнце. Она стоит одна на большом просторном плато, поросшем мягкой, нежной травой. И в самом уединении этого сильного дерева есть что-то невыразимое, что сразу привлекает внимание. Длинные гибкие ветви липы мягко клонятся книзу и шумят, шумят легонько; и гордая, и одинокая, она одна здесь, наедине со своими думами, горестями и радостями и в бурю, и в вёдро… А у подножия ее — невысокий холмик, сплошь усеянный цветами. И в сильное тело липы врезана небольшая доска, такая, какие бывают на надгробиях. «Турайдская Роза», — написано на этой доске… Чья это одинокая могила приютилась тут, под сенью липы?
