— Извините, — сказал Петров.

Писатель, с интересом смотревший на Вихрова, сказал:

— Дерзко, но невыполнимо! Так вот о чем мечтают учителя. И где? На Дальнем Востоке! Вы нарисовали заманчивую картину, но это утопично.

Папа Дима справился со своим волнением, он сидел совсем спокойно, только розовые пятна горели на его скулах, показывая, что волнение не покидает его.

— Да будет вам! — сказала Петрова, с сочувствием глядя на Вихрова, но понимая, что он хватил через край в своих мечтах.

Мама Галя, будто невзначай, положила руку на плечо папы Димы. «Не волнуйся! Возьми себя в руки!» — говорил ему этот жест. И Вихров негромко, обычным своим голосом сказал:

— Я не так наивен, товарищи! И вы напрасно поняли меня буквально. Техника нынче развилась чрезвычайно. Атом — атом! — взят на службу человечеству… Конечно, академика Бардина или Несмеянова не потащишь в каждую школу…

— А я что говорю! — вставил Петров.

— Вы забываете о радио, телевидении, кино! — сухо отпарировал папа Дима. — Все они вместе или по отдельности и дают нам те возможности, которые показались вам утопическими. Они должны вооружить нашу педагогику. Их применение должно изменить учебный процесс, помочь перестроить школу. Но они до школы и не дошли! Сколько школ имеют свои киноустановки, телевидение, радиоуроки языков, в каких школах есть фильмотеки по истории, географии, литературе, точным наукам? Где фильмы, в которых величайшие авторитеты в тех или иных областях науки, техники, промышленности читают лекции, даже не лекции, а введение в свою область знания, чтобы пробудить в ребятах жажду видеть, знать, уметь?!

— Папа Дима! Ты затеял скучный разговор! — обеспокоенно сказала мама Галя.

Но папа Дима уже не мог остановиться. Все то, что давно бродило в его голове, предстало вдруг четко и ясно перед его мысленным взором, приобретя такие очертания, что он уже не столько ради собеседников, сколько самому себе продолжал говорить:

— Свой глаз — алмаз! В своем районе, в своем городе учащиеся должны быть самыми частыми посетителями выставок, музеев, институтов, промышленных предприятий. А у нас каждое такое посещение превращается в событие. А оно должно быть уроком! Рядовым делом! Свой район ученику меньше известен, чем далекая Африка…

— Что верно, то верно! — вставила Петрова.

— Довольно, Дима! — сказала мама Галя.

— А преподавание неосновных предметов? — Папа Дима досадливо махнул рукой на ее предостерегающий жест. — Я говорю о музыке, пении, рисовании, черчении, физической культуре. Это растрата государственных средств и даже хуже — растрата времени, которого никто не может вернуть! Наш абитуриент не говорит на иностранных языках, не умеет прочесть ноты, поет лишь в том случае, если родители приучили к пению, не умеет стрелять ни из пистолета, ни из винтовки, гимнастикой не занимается, а уж захочет что-нибудь нарисовать, то долго потом будешь гадать, что он изобразил — слона или чайник? А где же гармоническое развитие всех способностей человека социалистического общества? Когда он будет заниматься эстетическим воспитанием своим — под старость, перейдя на пенсию? Поздно — у него не развили вкус к этому…

— Дима! — окликнула Вихрова мама Галя. — Я ухожу.

— Вы говорите жестокие вещи! — сказал писатель.

— А Макаренко! Вы забыли о нем! — загорячился Петров.

— Нет. Я о нем не забыл! Но он был поставлен в особые условия, имел дело не с рядовым материалом, и это странным образом обособило его принципы. Скажите: где, в какой школе он применен полностью? Где, в какой школе учащиеся чувствуют себя членами трудового коллектива? Где, какая школа, ее производственные возможности учитываются в финансовых и производственных планах города?

— Довольно, Дима! — сказала мама Галя сердито.

Вихров усмехнулся.

— Вот видите, моя собственная жена не хочет таких разговоров… Ну, довольно так довольно! — сказал он устало. — Сам понимаю, что это мечты. Да без мечты нельзя делать живое дело. Как без мечты пробудить живую душу в человеке, за которого ты отвечаешь? А я отвечаю за таких! — Он кивнул головой на ребят, строивших Янтарный город. — Главное дело школы не только дать общие знания основ наук, а научить умению мыслить. Ну, все! — торопливо сказал он, заметив устремленный на него недовольный взгляд мамы Гали.

— Очень интересно то, что вы говорите, — сказал писатель и потянулся за своей записной книжкой.

День разгуливался. Ветер утих. Волны становились меньше. И вот залив совсем застыл, объятый великим покоем. Ясно стали видны далекие мысы справа и слева. Перистые облака потянулись нескончаемой чередой с юга на север, и отражение их в зеркальной глади залива тоже тянулось от берега в глубь ясной его шири…

Грех в такой день сидеть дома! И берег почернел от множества людей, новые толпы которых все подвозила и подвозила электричка, весело посвистывая за сосновой рощей. Рижане спешили стащить с себя надоевшую одежду — кто, в простоте душевной, просто плюхался на песок, оставшись в одних трусиках, что были на теле; кто переодевался, прикрываясь от взоров, и вдруг оказывался в модном купальном костюме; кто лежал одиноко, не интересуясь никем и ничем, кроме солнца, и жадно поглощал его лучи всеми порами тела, истосковавшегося по теплу; кто подбирал себе компанию, намереваясь провести выходной день так, чтобы было чем вспомнить его на предстоящей неделе. Берег усеялся раздетыми людьми, шезлонгами, простынями, ковриками, цветастыми покрывалами, палатками; зонтики полевыми цветами мелькали по всему пляжу… Оживленный говор слышался отовсюду.

Игорь, как ни занят был он на стройке Янтарного города, все чаще отрывался от своего дела и поглядывал то в одну, то в другую сторону — где же Андрис: неужели не придет он окунуться и сейчас, когда солнце так пригревало, когда все тело томилось в ожидании прохлады?..

У берега залив уже был взбаламучен сотнями купающихся, которые заходили все дальше и дальше… Петрова, шутливо помахав рукой, кинулась в воду и, разводя руками, пошла за вторую мель. Гребцы-осводовцы на спасательных шлюпках все чаще заворачивали слишком азартных пловцов, которые готовы были, кажется, с маху переплыть весь залив и которым оскорблением казалась эта запретная черта, где не разрешалось купаться.

Мария Николаевна пришла на пляж в таком ярком купальном костюме, что отовсюду на нее устремились взоры мужчин и женщин. Подхватив под руку маму Галю, она потащила ее в воду, и вскоре они уже барахтались в волнах, плескались и брызгались водою, как маленькие, хохоча и крича. Вот и папа Дима лег в воде на спину и даже положил руки под голову, словно лежал в кабинете на диване, а не на прозрачной, зыбкой воде, и его тотчас же окружили любопытные и стали спрашивать, как он это делает. А ему были приятны и эти расспросы и само лежание на спине. Вот уже стал он показывать, что нужно делать, чтобы лежать так, и Мария Николаевна послушно ложилась и все погружалась и погружалась в воду и захлебывалась, а муж ее кричал обеспокоенно папе Диме:

— Держите ее, держите, а то она утонет. Держите же!

А папа Дима отвечал:

— Поддерживать нельзя. Это надо делать без поддержки, иначе никогда не научишься!

Уже мама Галя, отстав от них, поплыла на боку, стараясь не замочить волос, а папа Дима с завистью глядел на нее, а не на Марию Николаевну и кричал вслед:

— Галенька, не заплывай далеко, — судорога может схватить! Там очень холодная вода!

Мама Галя улыбалась и плыла все дальше. А Мария Николаевна, уже в который раз скрываясь под водой, все допытывалась:

— Ну как? Получается? — и выплевывала воду изо рта, совсем как мальчишка — длинной струей.

Андриса все не было.

И вдруг что-то случилось на берегу в этот ясный, погожий день.

Пронзительно взвизгнула Петрова, зашедшая в воду по плечи. С этим некрасивым визгом она кинулась из воды на берег и падала на каждом шагу и размахивала руками, объятая животным страхом, так исказившим ее миловидное лицо. И те купальщики, что были рядом с ней, тоже побежали к берегу, вздымая тучу брызг и крича. И навстречу Петровой кинулся Василий Михайлович, смертельно испугавшийся за нее… Точно электрическая искра пронизала весь берег, и все тотчас же стали глядеть в ту сторону, вытягивая шеи, жмурясь и наставляя ладони козырьками, чтобы лучше видеть, хотя ничего не было видно, кроме кучки кричащих женщин, и спрашивали друг друга: «Что такое? Что там такое?» — как будто тот, кто сидел рядом, был лучше осведомлен. Потом целая толпа повалила к тому месту, где была испуганная Петрова, а она стояла на берегу, окруженная со всех сторон любопытными, и, плача и размахивая руками, что-то рассказывала, а Василий Михайлович поддерживал ее и уговаривал, но она не слушала его, с ужасом глядя на залив…