Сказав милиционеру, кого осводовцы извлекли из воды, папа Дима ушел домой, совершенно подавленный случившимся, кладущим такое мрачное воспоминание на всю эту солнечную поездку. Тяжелые мысли овладели Вихровым. Эту утрату он переживал, как утрату близкого друга. Все в этот день валилось у него из рук… И мама Галя была потрясена гибелью Яниса Каулса — кому понадобилась жизнь этого славного человека, кто встал на его пути, чтобы оборвать его жизнь?..

Кто знает, какая трагедия разыгралась на берегу под покровом ночи и почему Янис Каулс не смог даже защититься — при его силе и сложении он мог дорого продать свою жизнь. Но на его теле не было никаких повреждений, кроме этой маленькой ножевой раны, нанесенной внезапно и очень уверенной рукой; тот, кто нанес этот удар, хорошо знал, куда бьет: он даже не ударил второй раз…

Игорь не знал, куда девать себя, ни за что не хотелось браться. Ребята все разошлись по домам. Только Андрюшка, собрав свою компанию — Ваню, Ванечку и Ивашку, — рассказывал в одной аллее какие-то страшные истории, но какие истории могли идти в сравнение с тем, что случилось наяву вот тут, под боком у всех! У Игоря не выходило из головы каменное лицо Яна Петровича, застывшее навсегда, и эта маленькая рана, из которой течет такая бледная кровь. Какие-то мысли неотвязно метались в его голове, но он никак не мог ухватиться ни за одну. Он мучительно напрягал память, пытаясь вспомнить что-то очень нужное и важное, но никак не мог сосредоточиться.

Так они и сидели втроем в одной комнате, притихшие, не находя в себе ни сил, ни желания разговаривать. Папа перебирал какие-то свои старые записки. Мама держала в руках книгу, но Игорь видел, что глаза ее устремлены мимо страниц раскрытой книги, куда-то в сад, но и сада она тоже не видела, поглощенная какими-то невеселыми мыслями. Игорь затеял на кровати тихую игру в камушки, но то и дело сбивался со счета…

«А как же теперь Андрис?» — спросил себя Игорь вдруг и опять похолодел: ведь если гибель Яна Петровича потрясла Вихровых, то что должен был испытать бедный Андрис, так ужасно — нелепо и неожиданно — потерявший отца! Ох, не напрасно он тревожился — беспокойство овладело им тогда, когда ничего уже нельзя было сделать, когда холодная вода уже сомкнулась над телом его отца!

Мама вдруг сказала:

— Андрис идет!

— Поди к нему, Игорь! — сказал быстро папа.

Но Игорь уже и сам кинулся на крыльцо, навстречу Андрису.

Андрис шел на берег. Только для сокращения пути он прошел через сад. Он шел очень быстро, почти бежал. Лицо его было бледно, глаза испуганы — он еще не знал, какая картина ждет его на берегу, но знал, что несчастье обрушилось на их дом, что его не обманули темные предчувствия. Брови его были нахмурены, и глубокая морщина над переносьем придавала его лицу какое-то незнакомое выражение. Он шел, не глядя по сторонам, и, кажется, не видел ничего… Игорь догнал Андриса и молча пошел рядом. Андрис чужим взглядом посмотрел на Игоря и ничего не сказал. Игорь спросил его:

— Андрис, ты знаешь?

Андрис молча кивнул головой.

— А дядя Эдуард?

Андрис нехотя ответил:

— Я звонил ему. Он в городе. Сейчас приедет.

Потом, словно через силу, сказал Игорю:

— Не ходи со мною, Игорь… Не надо. Я один…

И Игорь остановился там, где застали его эти слова. Андрис исчез за деревьями. Игорь медленно поплелся домой. Отец вопросительно посмотрел на сына. Игорь сказал:

— Он не хочет, чтобы я шел с ним.

Отец вздохнул.

— Кремень-народ! — сказал он. — Ах, какое несчастье! Какое несчастье!

— Перестань! — сказала мама. Но ей не удалось прекратить этот разговор, потому что пришли Петрова и Мария Николаевна.

Мать Али и Ляли с порога сказала:

— Извините нас, но мы себе места не можем найти после этого происшествия… Бедный Андрис! Как он теперь будет? Такой хороший мальчик!.. Несчастный Ян Петрович! Какой мерзавец поднял на него руку? Я, знаете, просто не могу себе представить его мертвым — все вижу, как он улыбается, такой хороший, такой хороший! И вдруг… Вы ничего больше не знаете?

— Не больше вашего! — пожал плечами папа Дима.

— Но кто мог? Кто мог?

Петрова сказала тихо:

— Ах, Мария Николаевна… Кто мог? К сожалению, находятся такие, кто может… Свои или чужие — кто знает! Много вернулось из лагерей после отбытия наказания. А кое-кто вернулся из-за рубежа. Надо думать, есть среди них люди, которым чужая жизнь не дороже папиросы. Надо думать, не все возвращаются для того, чтобы жить честно и открыто… Хотя, конечно, большинство — я надеюсь на это — хочет жить, как все люди!..

— Все может быть, — сказал папа Дима. — Когда Америка ассигнует огромные деньги на подрывную работу против нас и у нас, когда есть еще миллионы одураченных или развращенных людей, которых пичкают антисоветскими выдумками, не приходится ничему удивляться.

Мария Николаевна поглядела на папу Диму.

— Вы думаете, это — враги? — спросила она, затаив дыхание и сделав круглые глаза.

— Что он может думать, когда знает столько же, сколько и вы? — сказала мама Галя, очень недовольная этим разговором, и окликнула задумавшегося Игоря: — Пойди на воздух, Игорь…

Игорь молча вышел из комнаты. Ему все не давалась та, нужная мысль… Вдруг он вспомнил то, что сказала Петрова: «Чужая жизнь не дороже папиросы!» И тотчас же представилась ему изжеванная, измятая, переломленная пальцами нервничавшего человека папироса, которая, как комета, летела в ночном мраке, оставляя после себя на один только миг огненный следок и рассыпая мелкие-мелкие искры… О-о! Как зло бросил ту папиросу человек с усиками. «Уж не стал ли ты коммунистом?» — с издевкой спросил он второго и после этого бросил папиросу. Игорю так ясно припомнился тот разговор и трепетный свет папиросы, выхвативший из мрака тонкие усики, раздутые ноздри и втянутые щеки одного и широкие плечи, крупную голову второго, едва освещаемые огнем той же папиросы, и опять почувствовал что-то знакомое в этой фигуре…

Сердце его вдруг сжалось от страшной догадки, пришедшей ему в голову, — не Янис ли Каулс был этот крупный человек, так доверчиво решивший, что собеседник его заблуждается, и дружески согласившийся на эту позднюю прогулку по берегу моря с тем, усатым, который бросил папироску, чтобы освободить себе руки? Для чего?

Игорю самому стало страшно от этой догадки. Неужели он последним из людей видел Каулса живым, когда, дрожа от холода, дежурил у гнезда? Впрочем, не так — последним видел Каулса тот, кто нанес ему подлый удар в сердце, стоя возле него и, может быть, говоря о том, что ему трудно разобраться в тех мыслях, которые мучают его, и еще раз говоря, что ему не с кем посоветоваться! Нет, не совета он пошел просить у Каулса, а увел подальше от домов, на берег, где в шуме прибоя потерялись бы крики десяти предательски пораженных в сердце людей! Игорь чуть не закричал от страха, неожиданно охватившего его, едва в памяти его восстанавливалась вся картина у грота…

Что же теперь делать?!

Он вздрогнул. В наступившей темноте на крыльце выросла огромная фигура. Это был Эдуард Каулс. Вместо того чтобы сказать «Здравствуй!», он на минуту положил свою руку на плечо Игоря и вошел в комнату Вихровых, дверь в которую была открыта.

— Вот как нам приходится увидеться снова! — сказал он мрачно и протянул руку всем по очереди. Поздоровавшись, он тяжело оперся о косяк двери, словно ему трудно было держать на ногах свое большое тело, и сказал: — Я к вам с печальным приглашением, товарищи. Брата моего разрешено хоронить. Послезавтра мы предадим его прах земле. На кладбище в Яундубултах, в четыре часа дня. Вот так. Вы были его друзьями, он очень хорошо говорил о вас! — Эдуард постоял еще, но не нашел больше слов, тяжело вздохнул, молча пожал опять всем руки и вышел, сгорбившись и втянув свою большую голову в плечи. Только поэтому и можно было видеть, какая боль в душе у Эдуарда Каулса, — лицо его выглядело как обычно: будучи мужчиной, он не позволял себе ни заплакать, ни выразить на лице свое горе…