Дядя Гоша гарантировал точность прогноза на 100%. Суперкомпьютер Гидромета всего на 93—94%. Зато детище фирмы SGI безошибочно угадывает погоду вчерашнего дня.

Однако же вернемся к таинственным небесным самоцветам, вернее к тем знаниям, которые наши пращуры могли получить благодаря космическим телам. Вероятно, вы уже убедились, что в Даре Речи нет ничего лишнего, служебного, вспомогательного, особенно в таких сверхплотных кодированных словах, как звезда. Язык сохранил и донес до нас шифр Вселенной, открытый и доступный в ту пору, когда Божий Дар был основным образовательным инструментом. Но даже познаковый разбор еще не раскрывает этого шифра, и тут есть единственный путь — проникнуть через эту дверь с помощью «ключей» — производных.

И здесь мы сталкиваемся с новой неожиданностью. Невзирая на широчайшее словоприменение, в гнезде этой жар-птицы всего несколько снесенных ею яиц, причем всего лишь два можно с натяжкой назвать романтическими, пригодными для мифологии — звездопад и звездочет. Все иные так или иначе связаны с рукопашной борьбой, имеют в глагольной форме «драчливый» подтекст. Звездануть — ударить, зазвездить — врезать так, что звезды из глаз посыплются, звездать — бить. В этом бойцовском применении чувствуется явный хулиганский новодел, по крайней мере, ни в одном древнем славянском наречии я подобных слов не обнаружил. Тем паче таких новейших, как зазвездился (возгордился), звездулька (исполнительница попсы).

Однако при всем том не исключено, что бойцовский лексикон вторичен, а первично производное от звезда — звездануть произошло от падения метеоритов и астероидов на Землю, чему люди неоднократно были свидетелями. Ведь у нас на слуху слова звездопад, наблюдаемый в конце лета, на устах выражение «звезда упала» или «лунный камень». Возможно, наши пращуры подразделяли так же виды огня, посланного богами: один мог происходить в грозу от удара молнии, и тогда его называли «огнем небесным», другой, имеющий космическую природу, вспыхивал от удара астероида, совмещенного со взрывом, ударной волной, развалом леса и пожаром: в самом слове звездануть слышится сконцентрированный сгусток мощнейшей энергии. И, наконец, третий, таинственный, связанный, скорее всего, с наэлектризованной атмосферой, ныне называемый «благодатным огнем».

Столь малое число производных указывает на то, что само слово звезда было табуированным, вещим, священным, а звездное небо являлось своеобразной книгой, которую могли читать волхвы или жрецы-звездочеты (чет — читать). Это они проектировали на Земле кольцевые города, отображая карту космических объектов; это они форматировали земное пространство по образу и подобию небесного, дабы заполучить энергию времени. Кстати, слово карта имеет славянскую основу и переводится буквально как наложение, перенос чего-либо (созвездий, например) на земную поверхность, ар, твердь. Отсюда и круглая форма городов в южно-уральских степях, и деление на секторы. Правда, их не двенадцать по количеству созвездий, а двадцать пять, но это не меняет сути и дает лишь пищу для размышлений.

Священность звездного неба не позволяла нашим пращурам использовать в обиходе такие вещие слова, как звезда, сочлененный свет земных и небесных знаний, возможно, откуда и происходит завет — не поминать Бога всуе. Звезды — это светоносная плоть богов, их части тела, глаза, уши, руки и ноги, поэтому в языке и закрепилось выражение небесные тела. Это их мир, спроецированный на земную твердь, где живут птицы, рыбы звери, насекомые, сложенные в двенадцать созвездий, пребывающих в четырех земных стихиях — огонь, вода, земля, воздух. И солнце, бог Ра, поочередно навещает каждое из них, посылая на Землю свет, насыщенный соответствующей энергией. И по его лучам, по небесным тропам, спускаются в явь души новорожденных, уже настроенные на определенное качество, несущие стихию заложенного правью характера будущего землянина.

Все это естественным путем перекочевало в христианство, решительно отрицающего астрологию. А иначе волхвы-звездочеты, пришедшие поклониться новорожденному Христу, не узрели бы на небосклоне звезду, не прочитали бы звездную грамоту и не отправились бы долгим путем в Вифлеем. Между прочим, пришли они с востока, то есть из Персии, ибо нигде поблизости волхвов быть не могло. И звезда двигалась с востока на запад как указующая, ведущая, путевая, пока не зависла над хлевом, где в яслях находился новорожденный.

Тогда становится понятно, отчего Млечный Путь получил свое название, и вовсе не потому, что кто-то разлил молоко. Это молочная река с кисельными берегами, перекочевавшая в космогонические русские сказки. Это путь, но которому путешествуют боги, и одновременно ПА — питье, пища богов и всех пребывающих на небесах.

И туда же потом уходят души усопших, чтобы засиять звездой на берегу млечной реки. Это и есть путь между землей и небом, явью и

правью — тропа Трояна, точнее таинственная, вызывающая споры исследователей, трапа Траяна, к чему известный римский император не имеет никакого отношения.

Перегласовка А на О в данном случае естественна: не надо забывать, что автор «Слова...», впрочем, как и сам Боян с вещими перстами, — певцы, а не сказители. Это вокальный текст, либретто оперы, если хотите. Поэтому я приведу все выдержки, где упоминается Троян-Траян, выделяя курсивом слова и их сочетания, чтобы было проще ловить истину. «О Бояне, соловью стараго времени! а бы ты cia плъкы ущекоталъ, скача, славiю, по мыслену древу, летая умомь подъ облакы, свивая славы оба полы сего времени, рища въ тропу Трояню чресъ поля на горы». Здесь речь явно идет не о земных путях — о небесных, на что есть прямое указание: «... скача словом по мысленному дереву, летая умом под облаками». Второе уточняющее указание — «... свивая славы обеих половин нашего (сего) времени», то есть земное и небесное время. И третье, написанное явно для непонятливых: «... рыская тро (а)пой Тро (а)яна через поля на горы», где поля — земля, горы — небо.

Следующее упоминание — «Были вbчи Трояни, минула лbта Ярославля». Здесь речь идет о вечности небесной жизни и сиюминутности земной, человеческой, что и подтверждается потом еще раз, но уже с сожалением и назиданием автора «Слова...»: «Въстала обида въ силахъ Дажь-Божа внука. Вступила дbвою на землю Трояню, выплескала лебедиными крылы на синbмъ море у Дону». Поскольку Боян — певец старого времени, а автор ему подражает, то он вспоминает деву Обиду, еще одно персонифицированное лицо (наряду с Дивом, Карной, Желей), которое в иных древнерусских источниках отсутствует. Но здесь она выступает как реальное, обожествленное лицо, имеющая лебединые крылья и называется девой, то есть бесплотной субстанцией, которая вселяется в человека и поражает сердце. Обида — это ведь как заразная болезнь, подвигающая к мщению. Доказательством такому выводу является последнее обращение к вечности Трояна-Траяна, коим автор «Слова...» ставит жирную точку: «На седьмом веце Трояии връже Всеслав жребий о девицю себе любу. Той клюками подпръся, оконися и скочи к граду Кыеву, и дотчеся стружием злата стола Киевскаго. Скочи от них лютым зверем в полночи из Белаграда, обесися сине мьгле; утръ же вознзи стрикусы, оттвори врата Новуграду, разшибе славу Ярославу, скочи волком до Немиги с Дудуток. На Немизе снопы стелют головами, молотят чепи харалужными, на тоце живот кладут, веют душу от тела. Немизе кровави брезе не бологом бяхуть посеяни — посеяни костьми руских сынов».