597 «Под горою диво…» Под горою диво: Варил чернец пиво. Как братец сестрицу По головке гладил: — Сестрица Прасковея, Расти поскорее, Отдам тебя замуж В чужую деревню; Куда ни поеду, К сестрице заеду, — У нас на базаре Били в барабаны, Указы читали, Полки набирали. 598 «Вы раздайтесь, расступитесь, добрые люди…» Вы раздайтесь, расступитесь, добрые люди, Что на все ли на четыре сторонки, Поколь батюшка-сударь замуж не выдал За таво за детину за невежу! К широку двору подходит, плачет, вопит, За колечушко берется, восклицает: — Еще дома ли жена молодая? Отпирала бы широкие ворота! — Я скорёшенько с постелюшки вставала, Я покрепче ворота запирала, Но смело с ним говорила: — Ты ночуй, ночуй за воротами! Тебе мягкая перина — белы ворота, А высокое сголовьице — подворотня, Да как тёпло одеяло — темна ночь, Шитой браной положёк — буйной ветерок. Каково тебе, невежа, за воротами, Таково-то мне молодёженьке за тобой, За твоей дурацкой головой. 599 «В чистом поле, полюшке елочка стоит…» В чистом поле, полюшке Елочка стоит. Как под той под ёлачкой Детинка лежит, Думу думает: Собирается молодец В путь дороженьку, Оставляет дома Молодую жену. Возле его конь стоит, Удила грызет. Встает добрый молодец, Садится верхом, Отправляется в дороженьку, Не простясь с женой. 600 «Ты дорожка моя, ты дороженька…» Ты дорожка моя, ты дороженька, Ты широкая, пораскатиста, На все стороны поразвалиста! Что никто-то по ней не прохаживал, Никто следа не накладывал; Только шли-прошли два полка солдат, Веселы полки, очень радостны. Как первый полк — полк Тарутинской, Как другой-то полк — Черной Егерской, Как Тарутинской полк со знаменами, А Чорной Егерской с барабанами; Как Тарутинской полк песни гаркнули, Черной Егерской слезно сплакнули, Свою сторону воспомянули: — Сторона ли ты моя сторонушка, ты гулливая, Уж мы жили в тебе, прохлаждалися, Чужими женами похвалялися. «СВОЕНАРОДНОСТИ ПОДВИЖНИК ПРОСВЕЩЕННЫЙ…»
…Но где же ты, мой Петр, скажи? Ужели снова Оставил тишину родительского крова, И снова на чужих, далеких берегах Один, у мыслящей Германии в гостях, Сидишь, препогружен своей послушной думой Во глубь премудрости туманной и угрюмой? Или спешишь в Карлсбад — здоровье освежать Бездельем, воздухом, движеньем? Иль опять, Своенародности подвижник просвещенный, С ученым фонарем истории, смиренно Ты древлерусские обходишь города. Дея́телен и мил и одинак всегда? Н. Языков. 1835 Как невозможно представить себе Пушкина без Михайловского и Болдино, Тургенева без Спасского-Лутовиново, Толстого без Ясной Поляны, Блока без Шахматово, а Есенина без Константиново, так невозможно представить себе братьев Киреевских без Долбино. Без Долбино и без Мишенского. Любино и Мишенское — это не просто соседние тульские села. Мишенское — это Жуковский. Детство и юность поэта, его мишенская Греева беседка и «Долбинские стихи». А потому и рассказ о судьбе Петра Васильевича Киреевского, о его знаменитом Собрании и народных песен нужно начинать с Жуковского. С его письма матери братьев Киреевских Авдотье Петровне, написанного в ту пору, когда старшему, Ивану, было одиннадцать лет, а младшему, Петру, — девять. «Я давно придумал для вас работу, — писал поэт из Дерпта в Долбино сестрам Юшковым, — которая может быть для меня со временем полезна. Не можете ли вы собирать для меня русские сказки и русские предания: это значит заставлять себе рассказывать деревенских наших рассказчиков и записывать их россказни. Не смейтесь. Это национальная поэзия, которая у нас пропадает, потому что никто не обращает на нее внимания: в сказках заключаются народные мнения; суеверные предания дают понятия о нравах их и степени просвещения и о старине. Я бы желал, чтобы вы, Анета, Дуняша и Като, завели каждая по две белых книги, в одну записывать сказки (и, сколько можно, теми словами, какими они будут рассказаны), а в другую всякую всячину: суеверия, предания и тому подобное. Работа и не трудна и не скучна…» Письмо это имеет огромное значение в истории русской фольклористики. Первыми среди собирателей мы по праву называем имена Пушкина, Гоголя, Владимира Даля, Петра Киреевского, но уже в 1801 году юный Андрей Тургенев, друг Жуковского по Дружескому литературному обществу, призывал современников обратиться к народному творчеству, как единственному источнику самобытности русской литературы. Дневним пой стихосложением. Коим пели в веки прежние Трубадуры царства Русского, — восклицал Херасков в 1803 году во вступлении к «Бахариане». И подобных призывов в начале XIX века мы встретим немало у Карамзина, Николая Львова, Шишкова, Востокова, Мерзлякова, но только Пушкин и Гоголь начнут записывать сами, и только Петр Киреевский решится на «подвиг великий» — создание песенного свода России. Произойдет это в 30-е годы, а в 20-е в тульском имении Киреевских уже существовал целый «Долбинский университет» — школа крепостных крестьян, для которых были разработаны специальные «Правила как писать» народные песни, сказки и стихи, «соблюдая как можно вернее правильность в словах». Основателем этого «университета» вполне можно считать Жуковского. Жуковский был не только соседом по имению, но и родственником братьев Киреевских — их дядей. А после Отечественной войны 1812 года, когда двадцатидвухлетняя Авдотья Петровна овдовела, Жуковский придет к ней на помощь. В 1813–1814 годах он почти постоянно живет в Долбино, помогая Киреевской в хозяйстве и воспитании детей. «Моя долбинская сестра», — так он будет обращаться к ней в письмах, предложив в одном из них стать «опекуном Ваньки, Петруши и Маши», называя их «наши милые детенки». |
