Этих плакатов оказалось недостаточно, к тому же их смывало дождем, уносило ветром, их срывал противник, залеплял расклейщик афиш, и вскоре развелось множество ходячих реклам. По улицам и по площадям расхаживали клоуны — высокий и низенький, толстый и тонкий. Они двигались медленно, останавливались, поворачиваясь к прохожим то одним, то другим боком, на глазах у зевак вырастали и съеживались, худели и распухали, поднимая плакаты: «Голосуйте за 7-й номер!», «Голосуйте за 12-й номер!». Каждый, кто их видел, невольно замедлял шаг и засматривался на крикливые наряды, безобразные маски, на то, как они надуваются и со свистом выпускают воздух. Цифры на их спинах, рукавах и животах растягивались и сжимались.
На площадях и проспектах стояли автобусы с огромными рупорами, из которых неслись песенки и речи с неизменным рефреном:
— А потому голосуйте за шестнадцатый номер!..
Газетчики надрывной фистулой визжали о затянувшемся кризисе, о миллионе безработных, о коррупции, об аннулировании долгов, о мире и благосостоянии, централизации, автономии, демократии, о рае на земле, если граждане опомнятся и будут голосовать за номер первый, второй, третий… — вплоть до двадцать первого.
Таким был город.
Шеф полиции тщетно доказывал, что нельзя превращать выборы — важнейшее осуществление политических прав гражданина — в пошлую комедию. Но политические партии отстояли свое право на крик и шумиху во время предвыборной кампании и перенесли их из города в деревню.
В деревнях ораторы и избиратели уже не пели, как когда-то:
Вверх по Вагу, вниз по Вагу
встала радуга с утра.
Эй, словака кто полюбит,
тем — ура! ура! Ура!
Или:
Мы — братья семьи одной,
смелыми будем всегда,
любовью навеки скрепим
деревни и города.
Нет, теперь, чтобы «народные массы», как начали именовать народ, запомнили, под каким номером сулят им господа кандидаты леса, поля и горы — всю землю с ее сокровищами, равно как и небеса с их вечной благодатью, надо было вдолбить в башку избирателей прежде всего номер, за который следует голосовать, иначе все эти блага уплывут из их рук.
«…Бог наш един… начало одно. Конец один… Зачем же повторять одно и то же, — ведь мы одного поля ягоды, и раз мы одним миром мазаны, будем единодушны и проголосуем за первый номер…»
Приходил другой:
«…Почему один? Не верьте! Вдвоем легче путь коротать. Кто хвалится тем, что он социалист, или еще чем-нибудь, тот грехом хвалится, а кто грехом хвалится, грешит вдвойне. Ум хорошо, а два лучше. Двум петухам нечего делать на одной навозной куче. Не будем же грызться, как две собаки, не станем повторять дважды, что палка — о двух концах… Да здравствует второй номер!..»
Через несколько дней появлялся третий:
«…Братцы и сестрицы!.. Недаром говорят: обещанного три года ждут. Бог троицу любит! И бог триедин… Разве вы не знаете поговорки: Куд-куда! Кудах-тах-тах! Три яичка за трояк. Сплотимся же вокруг тройки!»
Изобретательность сторонника пятой партии была скромнее:
«У нас у всех по пять пальцев, так возьмемся за дело всей пятерней. Слава пятерке!»
А вот на стороне приверженцев семерки было само небо. К их услугам было семь дней недели, семь смертных грехов с дьяволом, который ни за что ангелом не станет, хоть его в семи костелах окрести. У них под рукой были и семь неурожайных лет египетских. Служили им и фольклор: «Юбок семьдесят купила…», и астрономия, потому что Большая Медведица состоит из семи звезд. Ну, а уж если всего этого не хватало, выручали «семь страстей Христовых»[29].
Естественно, что эта партия имела успех.
Сторонникам восьмерки пришлось поломать голову, прежде чем они что-нибудь выдумали. Некоторые агитаторы вещали толпам:
Весть благую мы приносим!
Голосуй за номер восемь!
Им часто приходилось прибегать и к восьмому чуду света.
Агитировавший за девятку намекал на девятый вал. Если уж ему ничего более подходящего на ум не приходило, он обращался к поэтическому умножению:
Трижды три — девять ведь,
кто не с нами, тот медведь, —
а поэтому…
Превозносившие десятку пускали в ход «без десятков и счету нет», вспоминали, что еще «встарь на храм десятину давали». Обычно у них на каждый палец приходилось десять доводов, почему нужно голосовать именно за них. Если кандидат ораторствовал в липтовском округе, обязательно декламировал:
Город Сваты Ян горит,
десять воронов летит.
Тринадцатая партия отыгрывалась по большей части известным: «Тринадцать, бог с нами!» Очень помогал тринадцатый апостол.
Представитель шестнадцатой партии, вспомнив детскую игру, захлебываясь, возвещал: «Я пишу, пишу, пишу, шестнадцать палок напишу». Или: «Голосуй за номер шестнадцать, чтоб не было тебе кругом шестнадцать!»
«Всякое дыхание да хвалит господа» — годилось партиям от второй до четвертой и от девятой до двенадцатой, в зависимости от номера партии, которая в данный случай приходила.
Песенка «Пробило раз» не подходила, она была чересчур тороплива и, не успев обрадовать, что «пробило раз», тотчас же спешила уверить, что «пробило два»; «мелет с пятого на десятое» тоже нельзя было использовать, это можно было отнести к нескольким партиям; не годились также и «где прокормятся двое, там и третий не помеха», и «где пять горошин варится, там и он — шестой». Это было что-то неопределенное, и выступления, где четвертая горошина прибавлялась к трем или шестая — к пяти, могли быть сочтены умышленным ренегатством. Отвергли и сомнительное обращение к такому фольклору: «Четыре четырки и две растопырки», хотя фольклор и Яношик были как раз в моде.
Крестьянская партия, как и все, выступала под номером — четвертым.
Если отвлечься от школьников и чиновников, то четыре — цифра вполне приличная и скромная{128}, но что только не сопровождало ее в речах «хлебороба» Петровича! Цилиндр фокусника — тьфу по сравнению со шляпой кандидата в парламент. Стоило совсем чуточку помешать в шляпе палочкой, и из нее вылетали не только окольцованные голубки, но и жареные утки с буханками белого хлеба, бочонки вина, сушильни табака, вырастали леса, многоэтажные дома, казармы, жандармы, армия, элеваторы, фабрики, банки, в которых раздавали деньги, кооперативы, в которых легко хозяйничать, машины, железные дороги, каменные мосты, бетонированные шоссе.
— Боже праведный! У вас нет почты? Вам приходится ходить в соседнее село? — не верил своим ушам Петрович, балансируя на бревнах возле костела в Малой Веси перед толпой крестьян. — Да любой из вас мог бы стать почтмейстером![30] И помощник старосты, и пономарь. Читать-писать умеют, в какую графу что занести — догадаются, поставить печать на бумагу, а не на лоб — сообразят, привыкли с ней обращаться, считать до трех тысяч — не бог весть какая премудрость; вот, значит, почтмейстер у вас уже есть… Ясно, как дважды два — четыре, почта у вас будет. Да здравствует четверка!
