Микеска кисло улыбнулся.

— Стрелялся муж, а жена чуть не умерла. Врачу-то что! Для него это только разбитая голова, пустяк! — задыхался секретарь. — А вот те семьсот тысяч, по мнению Розвалида, стоили жизни им обоим, ему и жене. Бедняге ничего не хотелось, — подниматься с постели, возвращаться к жизни, идти в банк, где он уже не был директором. Пустили в ход все параграфы нового закона о банках, строгие, неумолимые, точные. На его вклады и ценные бумаги наложили арест, конфисковали мебель, ковры, книги. Спасибо еще, что кровати и матрацы, на которых лежали супруги, не вытащили из-под них и не унесли. Бешеная корова — пустяк по сравнению с бешеными людьми!.. А ведь это был даже не его долг. Да, люди становятся страшными, когда спасают свою собственность, бешеными и гнусными… Розвалид просыпался по ночам, искал револьвер, яд, нож, веревку, тяжелый предмет. Он не хотел больше жить. Если бы не кухарка, — благородная девушка, которая не спускала с него глаз, ухаживала за ним, успокаивала, — пожалуй, было бы у нас в одном доме двое похорон.

— А эти господа, эти негодяи — ничего? — негодовал Петрович на поручителей.

— Пальцем не шевельнули, — нахмурился секретарь.

— Возмутительно!

— Возмутительно, что директор вовремя не принял мер, — заступился за банк доктор Рубар. — Он мог всех вкладчиков по миру пустить. Это было бы куда хуже. Так — один нищий, ну, два, а то были бы тысячи.

— Возмутительно, — гневно возразил Петрович, — что поручители злоупотребили благородством директора и отреклись от своего обязательства.

— Надо разбираться, кто с кем может позволить себе поступить благородно. И вообще рыцарское благородство — понятие средневековое, а в банковском деле — это преступление.

— Рыцарства не было и в средние века. Рыцарское благородство — это романтический вымысел, — стыдливо вставил Семенянский.

— Существуют и нравственные причины. Я тоже не опротестовал бы вексель друга — Зачина или твой, — вывернулся Петрович.

— Для банка существуют только финансовые соображения. Там нет места дружеским чувствам. Розвалид поступил неправильно.

— А три поручителя, которые увильнули?

— С юридической точки зрения они правы.

— Фу! Ты циник!

— В таком случае и закон циничен.

— Розвалид напрасно спешил стреляться, — вскользь заметил Зачин. — Закон о банках направлен против истинных банковских воров — чиновников, директоров, управляющих банками. Жаль, но провинциальные финансовые власти не умеют его применять.

— Черта с два! — выпалил Петрович. — В свое время ты сам голосовал за этот закон, а не понимаешь, что беспощадная суровость банков есть результат политики государственных субсидий. Пусть не берут пособий, — уселся он на своего конька, — такое пособие — самый дорогой заем, проценты выплачиваются зависимым положением, потерей самостоятельности, унизительной кабалой, рабством. Независимые банки становятся пленниками того, кто их субсидирует, а он приставляет им штык к горлу. Директор предписывает: «Раздеть чиновников и одеть банк в их одежду. Снизить жалованье, премии, тантьемы. Пусть вернут все, что получили от банка». Вот потому-то банки и становятся фуриями, или, как сказал пан секретарь, бешеными коровами.

— Кто ответствен за других, тот не смеет рисковать, — пробурчал доктор Рубар. — Розвалид рисковал, да еще чужими деньгами.

— Государственный надзор необходим, — поучал Жалудь, — управляющие ненадежны — совести ни на грош, а карманы бездонные! Кто позаботится об интересах мелких вкладчиков, кроме государства?

— О да! С помощью своих комиссаров, — засмеялся Радлак. Он опять попробовал поддеть Жалудя, зная, что тот состоит штатным защитником общественных интересов в двух финансовых учреждениях, а еще в двух — членом совета правления. — Сколько это вам дает?

— Меньше, чем вам «Кредитка», «Арсенал» и «Цемент», — отбил нападение атакуемый.

— Там ведь Зачин, — защищался Радлак.

— Зачем упрекать друг друга? — утихомиривал их Рубар. — Все распределено честно.

Семенянский громко засмеялся, но тотчас же прикрыл рот ладонью. Его рассмешило, что об этом говорит Рубар, у которого была своя доля во многих предприятиях, не то что у Петровича.

— Куда нам, провинциалам, до вас, — закашлялся Микеска.

— У вас ничего нет? — изумился Зачин.

— Ну, что вы! Я уполномоченный контролер в филиале интуристского общества «Добро пожаловать!», вице-президент в «Соколе», секретарь тридцать седьмой корпорации «Лиги»{104}, заместитель председателя местного отделения «Словацкой Матицы» и технический секретарь стрелкового общества «Пли!».

— Прекрасные должности, — важно одобрил Зачин.

— Без жалованья, — прокашлял секретарь.

— По крайней мере вам ничего не приходится возвращать, — утешил его Радлак.

— Надо бы ему помочь, — признал Рубар.

— Не мешало бы, — мечтательно сказал секретарь, — но лучше, если бы вы помогли Розвалиду. Он бы сразу встал на ноги. — Микеска с горячностью принялся убеждать их, что в Старом Месте Розвалид — единственный противовесе священнику Турчеку, который зажал в кулаке весь город. Если не поддержать директора, позиции партии в городе рухнут. Надо сделать это хотя бы ради партии. Он не виновен и пострадал из-за своей доверчивости.

— Все мы не виноваты. А почему же в банках столько растрат? — подал голос Радлак.

— Экономический кризис оплачивают все — особенно мы, чиновники, — пожаловался Жалудь.

«Особенно ты, как же, — проворчал про себя Радлак, — при своих-то доходах!»

Он чуть не показал ему за спиной язык.

— А я говорю: закон — огородное пугало, — твердил Зачин, — нечего его бояться.

— Количество нищих катастрофически увеличивается, — вернулся Петрович к своей вечной теме, — их производят пачками. Слишком много у нас просвещения. На каждом шагу кричат о повышении жизненного уровня, проповедуют какую-то эвбиотику[20], чтобы у каждого была своя вилла с садиком. Крестьян учат гигиене, — как поддерживать чистоту, готовить, ухаживать за грудными младенцами, больными, истощенными. Какой-то бесконечный конкурс здоровья, чистоты, кулинарии и красоты. «Братья мои! Доколе вы будете есть одну картошку с капустой, капусту с картошкой! Козу, поросенка, курицу — прочь из избы! Заведите домашние аптечки, вату, бинты! Детей — не в ряднину, подвешенную на палках, укладывать, а в коляску, на солнышко! Просвещение, просвещение! Культура и культура!» Прекрасные вещи! Я всем сердцем за них. Об одном никто не думает: где взять средства? Жизненный уровень требует денег, как верба — влаги. Что ж, будь здоровым в холодной лачуге, будь чистым, имея всего две рубахи, будь сытым, жарь фазанов и поливай их салом, если можешь. Эвбиотика! Куда там! А тех, кому удается немножко приблизиться к этому уровню, немедленно обирают. Вот вам и новый закон о банках. Забирают у должностных лиц то, что они давным-давно истратили, а если не истратили, то имели право истратить, прогоняют чиновников со службы и пенсии не дают. Выдумывают банковский фонд для финансовых учреждений, чтобы покрывать их убытки, и, таким образом, дают им повод попрошайничать. Служащим снижают жалованье до минимума, а квартирную плату повышают до максимума. Не разрешают жене работать, если работает муж, — даже если они вместе получают не больше двух тысяч. Если лавочка приносит доход в тысячу крон, непременно навяжут компаньона, чтобы эту тысячу разделить. Пенсионер не смеет подрабатывать, чтобы лучше есть, иначе у него вычтут из пенсии то, что он заработал. Господа! Серьезные интеллигентные депутаты обсуждают, где начинается крупное владение — с пяти или с десяти гектаров…

— Став депутатом, ты исправишь такое положение, — вмешался Рубар и фарисейски поддел Петровича: — Ты возмущаешься вполне законными вещами! Нельзя, чтоб один имел все, а другой — ничего. Пусть люди делятся своим достоянием с другими, пусть перепадет и тем, у кого ничего нет. Наша цель — стремиться, чтоб как можно больше людей обладало хоть чем-нибудь. Ты смотришь на вещи со своей колокольни: «Лишь бы я был сыт! А остальные могут подыхать с голоду». Прости, но твои рассуждения эгоистичны. Общественный деятель не имеет права быть эгоистом.