И потому до слез было обидно за нынешний случай со стоп-краном. Нарочно, как говорится, не придумаешь.

Антонина отодвинула в сторону серую, основательно застиранную занавеску. Но что могла разглядеть она в этой сплошной темени, слившей почти в одно землю и небо? Муллоджанов требует объяснительную по всей форме. Врать она непривычна, но написать так, как было, — значит подвести напарницу. В ночь должна была дежурить Женька, но упросила Антонину подменить ее. Причина была Антонине известна — с утра возле Женьки крутился рыжий длинный парень из девятого вагона, назвавшийся геологом. Да и Женька не темнила.

— Ладно, — нехотя согласилась Антонина.

Она неодобрительно относилась ко всем этим поездным романам, легким флиртам, до коих были охочи иные девчата из бригады, но Женьке эту слабость прощала. Женька была детдомовской, не повезло ей и в личной жизни — муж запивал тяжко и надолго. И Женька все три года супружеской жизни, пока суженый не сел в тюрьму, ходила в синяках. Если и выпадало на долю Женьки хоть немного ласки, так только в этих случайных знакомствах. Женька — добрая душа и своих новых приятелей наделяла добрыми качествами. Не в силах удержать все в себе, она охотно делилась с Антониной своими тайнами. Она, простушка, охотно верила тем словам, что нашептывали ей кавалеры, по-детски простодушно хвасталась адресами, что они оставляли ей на дружбу. Антонину иногда подмывало сказать Женьке, что все это теньти-бренти, что нельзя быть такой доверчивой дурочкой, но, встречаясь с ясными чистыми глазами Женьки, всякий раз осекалась.

Да и что могли изменить слова Антонины, если сама жизнь не сумела сделать Женьку более трезвой, осмотрительной. Она злилась на Женьку и жалела ее.

За окном проступила предутренняя февральская синь, слегка забеленная понизу грязноватым снегом. Зима выдалась малоснежной, и садившиеся в вагон пассажиры непременно заводили разговоры о бесснежье, грозившем обернуться неурожаем, бескормицей. Но сейчас вагон спал. Женька не возвращалась, хотя должна была прийти сразу же после Оренбурга, где сходил ее рыжий геолог. Или они там увлеклись и решили катить дальше? Или Муллоджанов по дороге успел перехватить Женьку и уже снимает с нее допрос?

Но как тогда быть с запиской? Как объяснить, почему согласилась стоять чужое дежурство? Каким образом в мягком вагоне оказался курсант с плацкартным билетом?

Допустим, на первый вопрос она найдет что ответить, но как объяснить появление в мягком курсанта? Рассказать все, как было? Как в Кинели к ней на площадку уже тронувшегося вагона прыгнул курсант. Она, конечно же, должна была отправить его, согласно билету, в другой вагон, но не сделала этого. Почему?

Формально она, конечно, виновата, но ее вагон был наполовину пуст, в то время как все соседние были забиты до отказа. Но как это все объяснить Муллоджанову? Ведь ни за что не поверит. Она старалась взглянуть на случившееся глазами бригадира и видела, как много тот сразу получил за эту поездку козырей, которыми, разумеется, воспользуется с большой выгодой для себя. Проезд пассажира в мягком без права на то, срыв стоп-крана давали бригадиру возможность поговорить о моральных качествах проводника, о служебном несоответствии.

Было чертовски обидно за случившееся. Стоило ли подниматься на этой злополучной оперативке, мотать свои нервы, чтобы вот так, враз, испортить все дело? Муллоджанов плох. Но сама-то хороша! Поступок ее внешне мало чем отличался от тех поступков, за которые она осуждала других. Поди докажи теперь, что того курсанта из «летки» посадила в свой вагон без всякой корысти. Не поверят! Раз посадила, значит, выгоду имела. Какая, мол, дура станет рисковать зазря.

Антонина взглянула на старенькие, с пожелтевшим циферблатом часы. Скоро должен быть Актюбинск.

Она поправила изрядно потертый ремешок. Конечно, давно можно было купить себе новые часы, например модные мужские, как у большинства девчат, но ей было трудно расстаться с этими, старенькими, размером с двугривенный, — как-никак память.

С первой получки она купила шерстяную кофту матери, а со второй — эту «Зарю», никогда не подводившую ее. Пожалуй, смешно, но ей подумалось, это будет предательством, если она сменит свою «Зарю» на какие-либо другие часы.

Антонина иногда с досадой ловила себя на мысли о привязанности к старым вещам, что не может с легкостью, как иные девчата, распрощаться со старой сумочкой или зонтиком. Девчата упрекали ее в том, что она не модная, не современная, не такая, как все, но это ее и не больно трогало, она особенно и не старалась гнаться за модой, считая это делом бесполезным.

По проходу, почесывая поясницу, в свободной мятой пижаме прошел в туалет тучный, заспанный пассажир из пятого купе, едущий с такой же крупной, могучей, как и сам, супругой в теплый Пишпек. В осанке, в умении гордо и торжественно носить свое большое тело было что-то от долгой военной службы, высокого чина. Антонине нередко доставляло удовольствие угадывать род занятий своих пассажиров. Порой она усложняла свою задачу, пытаясь угадать нечто большее о том или другом своем пассажире. Например, о его вкусах и привычках. Нередко ей это удавалось. «Что же удивительного, — думала она, — все-таки три года на дороге».

Женька все не шла, и это не на шутку тревожило. Антонина закрыла на ключ купе и пустым коридором пошла в девятый вагон, куда вслед за рыжим геологом смоталась Женька.

Девятый вагон был Зины Погожевой, начавшей катать в один год с ней. Зина сидела с книгой в уголке, поджав ноги.

— Женьку не видела? — спросила Антонина.

— Тут она, в седьмом купе. Геолога проводила, теперь с какими-то артистами карагодится.

Из седьмого слышались возбужденные голоса. Антонина постучала «трехгранкой» в дверь купе. Та с грохотом отъехала. В лицо пахнуло сигаретным дымом. Курили все. Женька сидела, по-светски закинув нога на ногу, блаженно прикрыв глаза. Мужчины были навеселе. Сосед справа оглаживал пухлые Женькины коленки.

— Ты не больно старайся, а то до дыр протрешь, — предостерегал приятеля сосед слева — тучный, с мешками под глазами.

— Спасибо. Твой совет учту, — ржал тот.

— Совесть-то есть? — нагнулась Антонина к Женьке.

— Вот и еще одна в нашу компанию.

Кто-то сзади охватил Антонину, пытаясь усадить рядом. Она резко отдернула руку, задев локтем незадачливого ухажера.

— Ого! — восхищенно воскликнул тот.

— Ребята, — словно бы очнулась Женька, — это же Антонина! Тонька, черт, как я тебя люблю, — Женька нетрезво тянулась к ней. — Тонька, иди сюда.

Она пыталась ухватить Антонину за рукав. Вагон качало, и Женька все никак не могла рассчитать своих движений.

— Ну вот, — забасил гладильщик, снимая большую ладонь с Женькиного колена, пытливо, маленькими калеными глазками вглядываясь в Антонину, — а ты, — он осуждающе посмотрел на Женьку, — говорила, некого привести. Ишь какая ягодка!

— Тонька, чертовка, дай поцелую, — не унималась Женька. — Ну выпей с нами. Ребята, слышите. — Женька властно стукнула стаканом по столу. — Налейте немедленно! Садись, Тонечка, подружка моя.

— Пойдем, — сказала как можно тверже Антонина.

— Э, нет, у нас так не принято, — резво вскочил тучный, с мешками под глазами. — Нет уж, голубушка, и не пытайся отнекиваться. Не выйдет! А ну, Илья, наполним бокалы!

Сосед Женьки справа торопливо схватил бутылку вина.

— Ты идешь? — повторила Антонина.

— Нет, мы ее не отпустим, — запротестовал гладильщик, потирая ладони. — Как же мы без нее будем? Зачем же лишать горницу света?

Женька с восхищением слушала пьяную болтовню, переводя свой взгляд с благодушного лица гладильщика на рассерженное лицо Антонины.

— Вставай, слышишь, — нетерпеливо приказала Антонина.

— Не пойду, — заартачилась Женька.

— Пойдешь, — твердо пообещала Антонина, — как милая пойдешь.

— Уж не насильно ли поведешь? — пьяно усмехнулась Женька.

— А хотя бы и так!

— Тоже мне начальник. Кто ты такая, чтобы мне приказывать.