Вдруг совсем рядом, прямо перед собой, она увидела что-то чернеющее. Столб! Телеграфный столб. Столб-спаситель! Теперь-то она будет идти от столба к столбу. От столба к столбу. Ей как-то объясняли, что от столба до столба пятьдесят метров. Она будет делать большие шаги и через каждые пятьдесят шагов проверять столб.

Сейчас вот она немного передохнет и пойдет дальше. Нужно спешить на помощь матери. Она, должно бить, совсем из сил выбилась. Идти от самой станции с тяжелыми сумками, да еще навстречу ветру. Лена крепче обняла телеграфный столб, тот гудел. Она подняла голову, стараясь разглядеть, провода. Но ничего не увидела.

Страшно было оторваться от столба. Вдруг этот потеряешь, а следующего не найдешь? Но нужно идти! Может, там, впереди, замерзает мать? Она высвободила руки, и ее тут же свалило. Лыжи мешали. Она сбросила их, встала, но тут же провалилась по колено в снег.

Она снова вернулась к столбу, привалилась к нему, вытряхнула из мокрых валенок снег, поправила шерстяные чулки. Они были сырыми. Куртка скуржавилась, стала короткой и ломкой. Спина закоченела. Нужно быстро идти, чуть ли не бегом, чтобы согреть себя. Она стала считать шаги. Отмерила ровно пятьдесят и остановилась, вглядываясь в темень. Столба не было видно. Она пошла дальше, но столб не показывался.

Теперь, кажется, все…

Недаром у Татьяны так ныло сердце. Беда, да еще какая. Ленка пропала. Как утром вышла из дому, так и видели ее. Татьяна всех подружек Ленкиных обежала, но так ничего толком и не узнала. Да и что они могли сказать, если Лена ни к кому из них не заходила. Лишь Женька сказал, что звала его кататься. Но куда она могла пойти? Доярки говорили, что близко к обеду она была на ферме. Оттуда вроде бы домой собралась.

Где же искать? На улице света белого не видно. Совсем головушку сняла.

— Не горюй, отыщем! Не иголка, чтоб потеряться, — успокаивал ее Смагин, натягивая серые валенки.

Он говорил уверенно, не оставляя сомнений. Татьяна и сама понемногу начала верить ему, всхлипывая все реже, стараясь яснее продумать план поиска. Первым делом, конечно, нужно побывать на Орешке. Все там проверить. И если там нет, то искать на Большаковской дороге.

— Найдем, Татьяна, козу твою, — твердо пообещал Смагин, влезая в полушубок.

По плану Смагина они должны были взять с машинного двора его трактор, сказать трактористам Палихову, Ершову и Сенину, чтобы и те своих «коней» выводили. Так они смогут прочесать всю окрестность.

Не успев ступить за порог, они тут же окунулись в метель. Татьяна крепко ухватилась за рукав полушубка Смагина. «Живой лишь бы была, лишь бы живой», — упрямо стучало у нее в висках.

Свет от «летучей мыши» бился в ногах. И от света ночь казалась еще темней.

У изгороди столкнулись с Пашей-соседкой. Та шла с посиделок.

— Кудай-то вас несет? — удивилась старуха.

Пришлось объяснить.

— Не туда лыжи навострили, — прокричала она. — На станции искать нужно. Правду, правду вам говорю. Ленка тебя встречать побегла. Все дни эти только о тебе и думала. Все переживала, как ты там. Это точно, на станцию умотала. Поверьте мому слову.

А может, и вправду Ленка на станции? Как она раньше до этого не додумалась. И видение ей в дороге было такое. Это точно Ленка на лыжах пронеслась. И сердце-то как зашлось. Знать, родного человека почуяло.

— Шла бы ты домой, Татьяна, — предложил Смагин, разворачивая на нее «летучую мышь», заглядывая в лицо. — Мы сами управимся.

— Что ты, что ты! — Татьяна еще крепче ухватилась за смагинский рукав.

— Ну, тогда пошли!

Она еле успевала за ним.

От Палихова пошли к Сениным, потом к Ершовым. Татьяна ходила от дома к дому, как во сне, не чувствуя себя, с трудом соображая, что же такое происходит на белом свете, за что ей выпало такое наказание. В висках, не переставая, стучали молоточки: «Лишь бы жива, лишь бы жива…»

— Быстрее, быстрее, — торопила она Смагина. Это его спокойствие, уверенность уже начинали злить ее.

Наконец-то завели трактора, и они, зарокотав, тяжело двинулись в разные концы деревни. «Скорее, скорее», — торопила себя Татьяна, покусывая пальцы. Сейчас каждая минута дорога. Тракторные фары лупоглазо светили вперед, упираясь в мутный снеговой полог. Временами они останавливались, глушили двигатель, кричали в темноту.

Но никого не было слышно! И никого не было видно.

Лена приподнялась на локте. Теперь, бросив лыжи, она передвигалась ползком. Так было легче, быстрее. А ей нужно спешить. Там впереди — мать. Одна. Вдвоем им будет легче.

— Погоди, мама, потерпи, милая. Теперь… уже… скоро…

Ресницы смерзались. Но это не страшно, когда знаешь, что дорога не обманывает, что она приведет тебя куда нужно. Двигаться с закрытыми глазами даже лучше… Так теплее…

А ей и впрямь стало тепло. Совсем тепло и хорошо. Кто-то укрывает ее теплым, большим.

Кто же это? Мама?

Ну, конечно, она. Но где же она? Неужели дома? Дома? Нет, нет…

Слабеющим сознанием Лена поняла, что засыпает, а спать ей нельзя. Никак нельзя…

Тело обволакивало тепло… Но откуда оно, это тепло? Ах, от печки. Но почему у нее глаза? Два больших сверлящих глаза. Почему она урчит и едет. Лена испуганно протянула вперед руки, стараясь отгородиться от надвигающейся печки. Ей стало страшно от того, что вся она на виду, что некуда спрятаться от жаркого света, исходящего от большой неуклюжей печи.

Лена присела, надеясь, что печка не заметит ее, обойдет стороной, но было уже поздно.

— Мама, мама, — тихо вскрикнула Лена, загораживая ладонью глаза. Будто бы это могло спасти. А печка, уставившись на нее в упор, вдруг прекратила свое урчанье…

Уже третий час кряду они утюжили поле, и все напрасно.

В каком-то полукилометре от станции, о близости которой свидетельствовали высокие мачты высоковольтной линии, ясно проступившие в слабеющей метели, Смагин-тракторист заметил на снегу чернеющую фигурку.

Он яростно отжал рычаг, поставив трактор намертво посреди сугроба, и шаркнул из кабины в глубокий снег. Сзади раздался полуобморочный крик Татьяны.

Смагин вмиг долетел до лежавшего человечка, схватил его на руки. И также поспешно, крепко прижав к груди, словно желая вдохнуть в него все тепло своего большого тела, бросился назад к трактору. Смагин действовал быстро и решительно. Татьяна, пришедшая на воздухе в себя, безропотно выполняла его приказы, а он, положив Ленку посреди сиденья, задрав рубашонку, безжалостно растирал ее снегом, щипал, шлепал. Делал все это яростно, с усердием, торопливо разгоняя по худенькому Ленкиному телу живую теплую волну, возвращая ее к жизни…

Лена не сразу поняла, что же с ней делают — таким чужим и незнакомым казалось тело. Но эти щипки и шлепки словно срывали один слой холода за другим, и в занемевшем теле вдруг проснулась боль.

Нужно что-то сделать, остановить, прекратить эту боль. Крикнуть, что ей больно, она не хочет больше этого. Было такое слово, которое не раз спасало ее. Она силилась вспомнить его, но не могла. Она совсем забыла это нужное слово, которое должно спасти от этих крепких грубых рук, безжалостно тормошивших ее. Неужели она так и не вспомнит это слово. Лена безутешно заплакала.

Но тут она увидела над собой растрепанное, расплывчатое лицо. Большие родные глаза глядели с мольбой. Забытое слово вдруг всплыло.

— Мамочка… мамочка… мама…