Глава 10. Десять дней до смерти
Теперь каждое утро начинается с воспоминаний — лежишь в постели и вертишь вчерашний день так и сяк, рассматриваешь в лупу поступки, разговоры, недомолвки, прокручивая в голове все, вплоть до интонаций. Раньше я вставал рывком с постели, радуясь нежному свету, скользящему лезвием между штор, а нынче натягиваю на себя вчерашнее, как одеяло до подбородка, играю в прятки с временем, желая замедлить приближение неизбежного, оттянуть фатальную поступь нового дня, уже точно зная сколько их осталось. Будто стоишь в середине аллеи, смотришь вдаль, а через десять метров череда деревьев по обе стороны от тебя внезапно обрывается, а дальше ослепительная пустота.
Не задался вчера разговор с Татьяной, повисла между нами пелена недосказанностей, и мы барахтались в ней, выныривая попеременно, так толком и не встретившись взлядами. Простившись, уже в дверях, она повернулась на мгновение, посмотрела мне в глаза, хотела что-то сказать, замялась, тут же передумала, я протянул к ней руку, стараясь подбодрить, и почувствовал, как вибрирует ее плечо — легкий бриз нервной дрожи. Она отвела взгляд, рассматривая, узор на обоях, повела плечом, словно хотела сильнее прижаться к моей руке.
— Знаешь, человек порой намеренно делает тебе больно, уверенный, что ты поступишь именно так, как он этого хочет, — выдержав паузу, Танька добавила. — А ты, к его удивлению, продолжаешь терпеть боль.
И ушла.
Закрыв за Танькой дверь, я сделал несколько бездумных пируэтов вокруг журнального стола, поглядывая на недопитую водку, как спортсмен перед заключительной попыткой взять вес или высоту, соизмеряя внутреннее состояние с внешней средой, будь она неладна. Борьба между искушением и остатками разума закончилась неожиданно — победил трезвый образ жизни, пусть ненадолго и в отдельно взятом человеке, но все-таки виктория, хоть медалей не положено, куцая, но победа.
Воодушевленный праведным началом, я решил продолжить совершать добрые поступки — дорога в тысячу китайских верст начинается с первого шага — обвел глазами комнату в поисках приложения рук моих и понял, что заняться решительно нечем. Ноги сами понесли меня к компьютеру, последнему прибежищу негодяя. Я уселся на вращающееся кресло, включил железного друга, и в этот миг меня посетила здравая мысль — нечастая гостья, прямо скажем — а почему бы действительно не написать роман? Я даже удивился, как столь простое решение трудной жизненной коллизия до сих пор не пришло мне в голову.
Видимо прав Ширак — мозги мои окончательно усохли. В самом деле, никто же не требовал от меня умных мыслей, неожиданных поворотов сюжета, парадоксальных метафор, никто не заставлял выдать на гора гениальное произведение, вызывающее интеллектуальную оторопь у издателей и восхищенное ликование масс. Никто даже не заикнулся о качестве произведения, поднимаемых в романе животрепещущих вопросах, мне даже не приказали уложиться точно в срок, по сути предложив тепличные условия с баром, сауной и трехразовым питанием, зато пообещали гонорар, дороже которого на свете не сыскать. Кретин, натуральный кретин — да собирание марок требует неимоверно больших усилий, по сравнению с синекурой под названием «литературное творчество».
Стоп, — сказал я себе, — а как же уже готовое название, результат мозгового штурма сотоварищей в лице нечистой силы и Никитина, но вспомнил улыбку Петьки Сапожникова и его, как мне теперь снова показалось, гениальную фразу, сказанную по поводу: роман может быть о чем угодно. Я засмеялся, посмотрел на стену в районе сломанного принтера чуть выше монитора и скорчил рожу. Открыл текстовый файл, девственная белизна страницы еще больше воодушевила меня, посмеиваясь, в творческом запале я протянул руки к клавиатуре и вдруг осознал, что возбужденный рой слов исчез, в голове зазвенела тревожная пустота, следом за ней заявилась пугающая тишина и только часы на стене издавали звук — стрелки безразлично шли по кругу, спотыкаясь каждую секунду. Мыслей не было или они проносились с такой скоростью, что ни одну из них я не смог идентифицировать. Понимая, что сидеть перед монитором и тупо смотреть на белый лист виртуальной бумаги можно необыкновенно долго, хоть до вечернего пришествия, то бишь явления жены с работы, когда мне уж точно не выдавить из себя ни строчки, хоть извилины выжимай, я решил пойти на хитрость. Закрыл глаза, занес руки над клавиатурой, как пианист над черно-белыми клавишами инструмента и ткнул наобум указательным пальцем в первую попавшуюся букву, рассчитывая, что такая уловка поможет мне ухватить начальную фразу романа за хвост. Указующий перст втопил случайную клавищу, я приоткрыл один глаз и увидел, как остальные буквы начали жить самостоятельной жизнью, будто на механическом пианино. Руки невидимки носились по клавишам с такой скоростью, что позавидовала бы опытная машинистка. На мониторе побежали строчки текста:
«Дорогая, ненаглядная, яхонтовая, дружочек мой, Евдокия Авдотьевна! Бросай ты своего лилового ухажера Варфаломея к поганой матери со всеми его прихлебателями крылатыми.
Выходи, свет очей моих, за меня замуж, всенепременно, не мешкая, сей секунд, в чем сейчас есть, в том и выходи. Лохматый анчутка совсем тебе не пара, серая жемчужина глаз моих.
P.S. С нетерпением жду у принтера нонче вечером. Твой Васятка Никитин».
Я поначалу даже не врубился, что невидимая бестия-машинистка настрочила от моего имени письмо крысе Дуньке. Не успел я удивиться, как клавиатура снова ожила и выдала следующий текст:
«Моншерами, Дусья! Кафешантан моего сердца, круассан души моей, во первых строках письма спешу уведомить вас, что соискатель на вашу руку и тело, именуемый далее, как Никитин В.И., не достоин и мизинца вашей же изящной не по годам лапки, ибо пребывает в безделии, неверии и блуде, а на сей момент является содержантом на шее несчастной супруги, с коей состоит в законном браке уже четверть века.
P.S. К принтеру не приходите одна вечернею порою, возьмите надежного провожатого. Ваш Варфал де Шорт».
Буквы остановились на мгновенье и снова понеслись бегущей строкой:
«Евдоха, клюв тебе в дышло! Гони их обоих в шею, проходимцев и шаромыжников — один болтун в кедах, другой бездельник на доверии.
P.S. К принтеру вообще не ходи, себе дороже. К тому же недоумок Никитин разбил его по пьяни».
* * *
Вот такая переписка из сумасшедшего застенья. Мое негодование враз сменилось облегчением — если Дусья и де Шорт — хфранцузы хреновы — не дают мне осуществить задуманное, воплотить наболевшее, излить выстраданное, перебивая на вздохе, то у меня есть все резоны умыть руки, не упав в грязь лицом.
Я с надеждой посмотрел на монитор в ожидании продолжения занимательного эпистолярного романа, но его не последовало. Вместо этого зашуршал, тяжело вздыхая, разбитый принтер на полке и выплюнул листок с тремя строчками, напечатанными лиловым цветом. Прежде чем прочитать их, я заглянул под стол и убедился, что шнур принтера не воткнут в розетку, а висит вдоль стены. Кто бы сомневался — коли разкуроченный аппарат сам починился в одночасье, зачем ему электричество?
Взял лист в руки, на нем было напечатано:
Виновата ли я, что Никитин мне люб? Е.К.
Дунька покажет тебе шестьсот шестьдесят шесть оттенков серого. Она крыса с прибабахами. В.Ч.
В грудях у ей не заплутайся. Береги член с молоду, а ноги в тепле. Ну ты понял. Ш.Г.
Все я понял, тут и понимать нечего. Воланд предложил Мастеру закончить роман одной фразой, тот сложил ладони рупором и крикнул сидевшему в кресле Понтию Пилату: «Свободен!». Я же закончил роман еще лаконичнее — не начав, не написав ни строчки, ни буковки, не имея за пазухой ничего, кроме названия, что придумали за меня. Почувствовав себя свободнее всех пилатов на свете, я покинул место творчества и пересел за журнальный стол. Выпил водки и подумал — как хорошо жить. Слазил в Интернет и прочитал сколько у крысы сосков. Оказалось — двенадцать, дюжина грудей у серой жемчужины очей моих. Представил себе женщину с двенадцатью грудями и ужаснулся. Налил и выпил еще. К приходу женя я уже лыка не вязал.
