Все ровно так и произошло в то злополучное утро — я пришел в комнату, сел за компьютер, поставил кофе на стол, немного расплескав, поерзал мышкой, выводя моего единственного друга из спящего режима, и увидел, что на мониторе в углу, свесив ножки на экран, сидит маленький черт. Своим видом он не походил ни на классического черта из запоя, ни на его сородичей из русских народных сказок, ни на персонажей литературных произведений связанных с чертовщиной. Лицом Варфаламей, позже я узнал его имя, напоминал сильно похудевшего Чебурашку с отрезанными ушами. Они так плотно прижимались к его голове, что становились практически незаметными. Копыт не было видно, оставалось только догадываться об их присутствии, на его ступнях красовались поношенные синие кеды на шнуровке. Покрытое лиловой шерстью тщедушное тело одето в рубашку навыпуск цвета хаки и серые шорты до колен в крупную красную клетку. Черт полез карман, достал пачку сигарет с ванильным привкусом, вынул одну и закурил, щелкнув маленькой зажигалкой, нахально пуская дым мне в лицо.

— Скоро ты сдохнешь, — торжественно произнес черт после небольшой паузы таким напыщенным тоном, словно награждал меня орденом за заслуги перед Отечеством.

— А тебе не все ли равно, — безразлично ответил я, пододвигая к себе кружку.

Черт потянулся за ней, чтобы сбросить пепел и чуть не свалился с монитора. Изловчившись в последний момент, он подтянулся на руках, не выпуская сигарету из мохнатых пальцев, повернулся на мгновенье ко мне спиной. Из небольшой прорези в шортах сзади торчал хвост, аккуратно свернутый колечком. Кисточка на конце, вдетая в петельку чуть ниже левого кармана, напоминала пучок сухой травы.

Устроившись обратно, черт поерзал задом по краю экрана, находя устойчивое положение, затянулся, прищурился одним глазом и точно выщелкнул окурок в центр кружки. Бычок, попав в жидкость, зашипел, утонул на секунду и всплыл на поверхность, покачиваясь на волне, приводя к неприятным ассоциациям. Как ни в чем не бывало, я отхлебнул глоток кофе, поймав губами желтый фильтр, покатал его во рту и плюнул им в черта, попав в морду. Варфаламей нисколько не обиделся и, утершись, засмеялся. Подленько так, мелким горохом. Черт снова полез в карман, достал засаленную записную книжку, полистал ее, поплевывая на палец, нашел искомую страницу, провел ладонью вдоль корешка, расправляя, и со смешком прочитал.

— Тэк-с. Никитин. Ты помрешь через восемнадцать дней, ночью, во сне, твои бренные остатки закопают через трое суток после смерти, — он остановился, склонившись над вещей книгой, будто разбирал смазанные каракули, — в могилу под номером восемьдесят семь тысяч пятьсот двадцать один на Митинском кладбище.

Он послюнил палец, точнее засунул его в рот целиком, пососал его, как леденец на палочке, перевернул с печально-притворным вздохом страницу и гаденько продолжил.

— Души у тебя нет, ни бессмертной, ни вообще какой, завалящей, так как ты, Никитин, ничего из себя не представляешь, то и не подлежишь трансформации, потому что из ничего никогда не сделать чего. Дерьмо ты натуральное, ноль без палочки, фуфло в очках, гнида со слуховым аппаратом, хорек пивной, — Варфаламей сидел, закинув ногу на ногу, перечислял эпитеты, загибал пальцы на руке, выставив вперед блестящую лиловую ладошку, лысую, как у обезьяны.

Взяв кружку в руку, я собрался окатить его содержимым с ног до головы и шут с ним, с монитором, но черт погрозил пальцем — даже не думай! И исчез.

Я наклонился вправо, не вставая со стула, открыл дверцу книжного шкафа, вытянул две книжки и достал заначку — бутылку водки, рюмка стояла там же.

С юности я испытываю благоговейный трепет перед писателями и поэтами, перед любым человеком способным силой ума, с помощью фантазии сложить вместе слова таким образом, что получается занимательная история, от которой невозможно оторваться даже ночью. Плюс ко всему этому, однажды в романе Майн Рида на девяносто второй странице я нашел пять рублей. Сколько потом не перечитывал — денег не находил. Зато полюбил литературу. С тех пор прошло много лет, но, отдавая дань юности, заначку я всегда хранил за книжкой «Всадник без головы».

Не успел наполнить рюмку, как из стены в районе принтера, стоящего на полке, будто из пористой губки, появился Варфоломей. Он тащил за собой какой-то предмет, тот вылезал с трудом и черт, повернувшись к стене, уперся в нее ногой и вытянул широкое кресло, обтянутое кожей. На обоях остался маленький грязный след подошвы в узорах.

— Ай-яй-яй. Никитин. Пить водку в одну харю? Одиночество заело? — с места в карьер, начал стыдить меня черт.

— Водку пьют в одно лицо не от одиночества, а от самодостаточности. Можешь составить компанию. Только у меня подходящей тары нет для тебя.

— А и не надо. Все свое ношу с собой, — черт свесился вбок, вытянул из кресла мини бар, открыл его и ловким движением налил себе фужер водки, — Будем, не чокаясь.

— Почему это не чокаясь? — возразил я.

— Из соображений личной безопасности, дабы уберечь тебя от соблазна меня прихлопнуть.

Да и потом, мы же на поминках.

— На чьих?

— На твоих, дурашка.

— Так я же еще не помер. У меня восемнадцать дней в запасе, почти как у Штирлица.

— На своих поминках, по всей видимости, ты присутствовать не будешь. Поэтому давай помянем тебя по русскому обычаю, пока есть возможность. Поехали.

Мы выпили. Я запил теплую водку глотком остывшего кофе, черт занюхал подмышкой, зажмурившись от удовольствия — то ли водка оказалась вкусна, то ли подмышка благоухала.

— Подлец ты, Никитин. Сидишь ханку трескаешь, а жена в это время корячится на работе.

— А ты бы хотел, чтобы было наоборот — я корячился, а жена ханку трескала?

— Ничуть. Да и жена твоя не пьет, в отличие от некоторых.

— Тогда прошу учесть в качестве маленького оправдания. Эта бутылка, — я постучал пальцем по пузырю, куплена еще на мои кровно заработанные.

— Железная у тебя логика. Главное — удобная. Есть только одна в ней малюсенькая несостыковка. Водку ты купил на свои, а живете вы последние полгода на женины деньги, — черт налил себе еще фужер и поднял его выжидающе.

Вздрогнули еще по одной. Все повторились как в прошлый заход, только на этот раз Варфоломей сложил мохнатые пальцы в кулак, поднес к носу (свиного пятака у него не наблюдалось) и вдохнул аромат кукиша.

— Сволочь ты, Никитин, первостатейная. Бессовестная, — заунывно завел черт патефон по новой.

— Слушай, — оборвал я Варфоломея, — ну что ты меня сволочишь почем зря. Не успел появиться, так сразу совестить начал.

— А может я и есть твоя совесть?

— Совести, как и души, у меня нет. Но! Если бы она присутствовала, то никак не могла бы походить на тот лиловый, мохнатый кусок дерьма, который я вижу перед собой.

— Конечно, конечно, — согласился Варфоломей, махнув в мою сторону ладошкой, — твоя совесть белоснежна, как простыня новобрачной, до свадьбы переспавшей с дивизией мужиков. Исподнее, мой друг, бывает чистым, только когда его после стирки одеваешь, а не носишь, не снимая, всю жизнь — твоя совесть воняет так, что ни один дезодорант не поможет.

Варфоломей достал сигариллу и закурил. Запахло ванилью. Я открутил пробку с бутылки и протянул ему вверх, с просьбой — окурки на мой стол больше не бросать.

— Мерси, — пробормотал, растрогавшись, черт и даже смахнул невидимые слезы с мелких, как бусинки, глаз. Взял пробку и надел, как колпак, себе на голову, но пепел стал стряхивать в пустой фужер, стоящий на подлокотнике кресла.

Скажи, — спросил я примирительно, — у тебя в книжечке все записаны?

— Все, не все, говори конкретно. Про родных не скажу. Не положено.

Я хотел спросить черта про моего бывшего компаньона, губошлепа Мишку, кинувшего нашу фирму, точнее меня, на крупную сумму, но подумал, что такая мелочность будет характеризовать собеседника не с лучшей стороны и даст повод Варфоломею еще раз позубоскалить на сей счет.

Лучше у него выяснить что-то капитальное, раз уж представился благоприятный случай. Видя мое замешательство, черт решил подсобить.